Лонтано - [210]

В действительности «смерть подозреваемого является основанием для прекращения уголовного дела» и «преследование беспредметно, когда применение наказания невозможно». Иными словами, никогда не будет никакого процесса Криеслера и вся эта толстенная папка канет в архивах забвения. По ходу дела Угро и магистрат пришли к соглашению относительно важного пункта: и речи быть не может, чтобы пресса узнала истинную личность Человека-гвоздя. Собаки уже получили свою кость: трио из Локирека. На сегодняшний день никто в Судебной полиции не желал, чтобы стало известно, что настоящий убийца – полицейский из бригады уголовного розыска, бывший на хорошем счету и почти дослужившийся до пенсии.

Дело закрыто. Но вот выбросить подобную историю из головы невозможно. Эрван не мог смириться с мыслью, что провел столько лет рядом с потенциальным убийцей. Другом или врагом: он уже не знал. И похороны, на которых присутствовали только он и могильщики, его доконали.

Эрвана мучил еще один вопрос: действительно ли Крипо до своих пятидесяти лет ни разу не убивал? Конец октября Эрван провел за проверкой всех подозрительных смертей в Иль-де-Франс за последние десятилетия, которые могли бы соответствовать, пусть отдаленно, стилю их клиента. То же самое он проделал в Бретани. Художник у него был, теперь он искал произведение, хотя без улик и обстоятельств это напоминало поиск иголки в стоге сена.

В конце октября он наконец оставил это дело. Накануне Дня Всех Святых Эрван собрал чемодан, чтобы присоединиться к семье на острове Бреа.

В день мертвых. Лучше не придумаешь.

146

Глухо ворчащее синее море, яркие мимозы, жар нагретых камней: Эрван всегда ненавидел Бреа. Молодой Морван воспринимал остров как вещественное воплощение их бретонских псевдокорней, и это место, со своими песчаными тропинками, гранитными зубьями и маленькими домиками, слишком красивыми, чтобы быть настоящими, вызывало у него неприязненное чувство. Все казалось ему туфтой.

Эрван был несправедлив, знал это и тем более наслаждался: подобная злонамеренность являлась частью его вечного поединка с отцом и всего, что имело к нему отношение. Расследование ничего не изменило. Копаясь в истории Человека-гвоздя, он вынес еще более мрачное представление о Морване – его единственное героическое, блестящее и бесспорное свершение тоже оказалось не без темных пятен.

После смерти Крипо Эрван много раз перечитывал подборку отчетов о процессе Фарабо. Он даже взял их с собой на остров. Не лучшее место, чтобы в последний раз пропустить через себя все факты в непосредственной близости от главного героя эпопеи. Это как читать «Одиссею», сидя рядом с Улиссом.

Он по-прежнему искал зацепку. Ни Одри, ни он сам так и не смогли найти ни хоть что-то, связывающее Морвана со смертью Маро, ни даже указывающее на то, что речь шла не о самоубийстве. Оставалось только прошлое и возможность очень давней ошибки…

Все были в Бреа, как положено. Он на них не смотрел: он их обонял. Для него каждый из них ассоциировался с определенным запахом.

Испарения полуденной раскаленной скалы – это Лоик. Затянутый в морскую куртку с капюшоном, он высовывал из него голову, как птица из гнезда. Его словно прокалил наркотик и иссушили деньги. Похоже, он решил проблемы с достоянием клана – Старик утверждал, что он их разорил, – и вроде бы не слишком огорчался. Развод его тоже, казалось, не беспокоил. Лоик смотрел на море. Смотрел, как проходят дни. И наверняка мысленно чертил дорогу у себя в комнате.

Запахом Гаэль была влажная трава, подросшая за ночь. Черная водолазка, взлохмаченные светлые волосы, слегка загорелая, она была бесподобна. Внутренняя борьба с собой истончила ее черты и отточили красоту. Очищенная соленым воздухом, она ничем не напоминала ту девушку, что упорно лезла в грязь в Париже. Антидепрессанты тоже помогли: Гаэль казалась спокойней, словно ей удалось обрести равновесие. Однажды утром, во время отлива, Эрван расщедрился на прогулку с ней.

– Помнишь, я как-то сказала тебе: «Для женщины кончать – это самострел»?

– Такое разве забудешь? – улыбнулся он.

– Я никогда не кончала, но только и занималась самострелом.

– Ты спасла мне жизнь.

– Я не о том.

Она все больше курила, и это ей шло. Раскаленные затяжки придавали ее облику жесткость, которая оттеняла ее еще юную красоту. Эрван не знал, что она имела в виду: свою утраченную мечту о кино, сексуальные провокации или годы, потраченные на попытки разрушить собственную семью. Он знал только одно: то хладнокровное убийство спасло его и освободило ее. Удар ножом в сонную артерию Крипо остановил стремительный бег Гаэль. Пролившаяся кровь убийцы была словно очищение – пусть даже никто не знал правды о смерти Крипо: официально это Эрван среагировал в ситуации законной самозащиты.

Запахом Мэгги был запах каменного бретонского крыльца: выходишь на улицу, поскальзываешься на ступеньке, летишь кувырком и падаешь возле дома, которому на тебя глубоко плевать. За время расследования Эрван понял, что мать вовсе не являлась невинной жертвой: ее отношения с мужем оказались куда сложнее, чем он всегда думал. Однажды вечером он подошел к ней. Стоя на свежей и колкой траве, она крутила в воздухе старомодную сушилку для салата – что-то вроде сита, которое обрызгивало небо каплями росы.