// А. – Я в сытость уважаю статью „Вестника Европы“, равно как и Державина и Мерзлякова, но сужу о поэтах по своим, а не по чужим мнениям. Впрочем, если вам нужны авторитеты, ссылаюсь на мнение Пушкина, который говорит, что „в Ломоносове нет ни чувства, ни воображения“, и что „сам будучи первым нашим университетом, он был в нем, как профессор поэзии и элоквенции, только исправным чиновником, а не поэтом, вдохновенным свыше, не оратором, мощно увлекающим“. И если Вы имеете право разделять мнение о Ломоносове Державина, Мерзлякова и „Вестника Европы“, то почему же мне не иметь права разделять мнение Пушкина? Не правда ли? // Б. – Конечно; против этого не нашлись бы ничего сказать все „ученые мужи“. Итак, вы не хотите считать сочинений Ломоносова в числе книг для чтения? // А. – Я этого не говорю о всех сочинениях Ломоносова; но уж, конечно, не буду читать ни его реторики, ни похвальных слов, ни торжественных од, ни трагедий, ни посланий о пользе стекла и других предметах, полезных для фабрик, но не для искусства; да, но буду, тем более, что я уже читал их… Но я всегда посоветую всякому молодому человеку прочесть их, чтоб познакомиться с интересным
историческим фактом литературы и языка русского» (Белинский, 5, 524)
26. Ср. существенно более решительное рассуждение, отсылающее как к петровским подтекстам ломоносовской темы, так и к той интерпретации литературной реальности XVIII в., которая сложилась «на фоне» сентиментально-романтической эстетики, противопоставлявшей «нормативности» «индивидуальность» и которая подразумевает особую судьбоносно-спасительную роль русской интеллигенции, избавившей, по мысли увлеченного автора, русскую культуру от мещанства готовых форм: «Историю общественной жизни XVIII-го века начинают с Петра, историю литературы – с Ломоносова. „Петр Россам дал тела, Екатерина – душу“, „Ломоносов создал литературные формы, Карамзин вдохнул в них жизнь“… Не будем пока говорить, кто первый влил содержание в формы, оставшиеся после Петра и Ломоносова (во всяком случае это были не Екатерина и не Карамзин), но согласимся с тем, что действительно Ломоносов начал ту же революцию в литературе, какую Петр – в общественно-государственной жизни. Он начал собою эпоху российского ложно-классицизма <…>. / Трудно отказать многим из представителей русского псевдо-классицизма в некотором несомненном таланте; и это относится не только к такому крупному таланту, каким был Ломоносов. Но полная безличность в форме могла убить и не такой талант. Безличность же царила всеобщая. Никто из русских псевдоклассиков XVIII-го века не сумел вдохнуть „душу живу“ в мертвые ломоносовские формы: это было по существу невозможно; никто из них также не сумел сбросить с себя тяжелое иго формы и выйти на свою, особую дорогу. Единственным исключением явился Державин, но о нем и речь будет особо; все остальные так и остались под ферулой псевдо-классицизма, так и остались представителями безличного, узкого и плоского мещанства в русской литературе» (Иванов-Разумник, 1, 25—26).
Во всяком случае, Ломоносов – родоначальник новой русской словесности: «Рожденный под хладным небом северной России. с пламенным воображением, сын бедного рыбака сделался отцом российского красноречия и вдохновенного стихотворства» (Карамзин 1803, [10]); ср.: «Ломоносов, гениальный человек, создавший наш поэтический язык, прежде всего обогатив его множеством поэтических выражений, а затем введя в него новые формы» (Жуковский 1985, 318); ср.: «Он соделался священным изображением, или лучше сказать, изящное природою и полубогом для Россиян. Его бесправильно-правильный, непостижимый, очаровательный, исполненный звучности, грома, тишины, живости, быстроты, плавности и сладкогласия язык, без всякого противоречия учинился образцом всех Российских песнопевцев» (Язвицкий 1810, 125—126); ср.: «Стихотворения Ломоносова возбудили в России любовь к изящной словесности, сначала при Дворе, потом между жителями столиц, а наконец и в провинциях» (Греч 1822, 154); ср.: «Он пробился сквозь препоны обстоятельств, учился и научал, собирал, отыскивал в прахе старины материалы для Русского слова, созидал, творил – и целым веком двинул вперед словесность нашу. – Русский язык обязан ему правилами, стихотворство и красноречие формами – тот и другие образцами» (Марлинский, 11, 213); ср.: «До ея царствования <т. е. до царстования Екатерины II> один беспримерный Ломоносов бряцал на златострунной своей лире в стране еще глухой, языком новым, им сотворенным, и заглушал нестройный, дикий глас Тредияковского <так!>» (Сумароков 1832, 2, 49); ср. еще: «Творцем Русской классической Поэзии по справедливости почитается Ломоносов. Сей великий гений <…>, пробудив <…> Поэзию вновь восстающего народа и дав ей новыя формы и меру стихов, испытал свои силы в роде лирическом, дидактическом, в Эпопее и Драме. Лирическая Поэзия до него заключалась в однех народных песнях и некоторых духовных Псалмах, писанных силлабами, Симеона Полоцкого и Св. Димитрия Ростовского. Ломоносов первый дерзнул сию дщерь природы <…> возвысить до подножия Трона Русских Царей и с другой стороны, низвести ее от хоров Храма до торжищ и хижин, где его Псалмы доселе поются гражданами и поселянами <…>» (Глаголев, 4, 113—114); вариация этого текста: «
