Ломоносов в русской культуре - [10]

В качестве одного из наиболее веских аргументов в пользу версии о скрытом или явном конфликте Ломоносова с Церковью всегда приводилось его стихотворение «Гимн бороде»13, после прочтения которого могло показаться, что в глубине образа религиозного Ломоносова скрывалось нечто существенно иное, темное, начало, слабо совместимое с христианской системой ценностей (о «Гимне…» см. в Приложении I).

Борьба и народность

Жизненный путь Ломоносова – постоянная борьба с обстоятельствами, с судьбой, с завистниками, завистью и клеветой, с силами зла.

Ему покровительствуют Господь, монархи, меценаты, музы; его воля, мужество, стойкость и честность, любовь к наукам позволяют ему преодолевать препятствия и сносить страдания: «Сколь отменна была его охота к наукам и ко всему человечеству полезным занятиям, столь мужественно и вступил он в путь к достижению желаемого им предмета. Стремление преодолевать все случавшиеся ему в том препятствия награждено было благополучным успехом» (Новиков 1772, 127); ср.: «Пламенное рвение к учению, неутомимая жажда познаний, постоянство в преодолении преград, поставленных неприязненным роком, дерзость в предприятиях, увенчанная сияющим успехом, все сии качества соединены были с сильными страстями <…>» (Батюшков, 2, 176). Патетический вариант с детализацией угроз:

О Музы! вас самих в свидетели взываю

Всех тягостных трудов, утраченных вам в дань,

Всех бедствий, кои знал, и кои ныне знаю!..

Но не ропщу на них. – Там зависть явно брань

Воздвигла на меня; там сын вертепов темных,

Упрямой Фанатизм, пускает тучи стрел…

Там жертвой я томлюсь гордыни иноземных,

Там ставит клевета трудам моим предел;—

Но все любовь моя к наукам одолела;

Шувалов стал в оплот; – Е л и с а в е т ы взгляд, —

И Злоба онемела

(Мерзляков 1827, 13).

Ср. прозаический вариант: «Певец Елисаветы в жизни шел по терновому пути. – Императрица, Шувалов, Граф Воронцов – вот и все, или почти все его почитатели… А сколько врагов и светских и не светских!…» (Раич 1827, 72). Оптимистический взгляд из XX века: «По своим способностям и наклонностям Ломоносов тяготел к занятиям наукой. Никакие препятствия и даже опасности не могли отвратить его от этих любимых занятий» (Памяти Ломоносова 1911, 39).

Драматизм этой борьбы обусловлен не только внешними причинами, но и внутренними (природная вспыльчивость): «Академическая жизнь Ломоносова была самая тревожная. Не труды его беспокоили: в них находил он для себя наслаждение. Покой у души его отнимали окружавшие его люди: он пришелся многим из них не по сердцу. Кто не любил его за то, что не мог быть так деятелен, как он <…>. Кто завидовал его блестящим успехам и не мог равнодушно смотреть на приобретаемую им славу <…>. Кому нелюб он был по своему вспыльчивому характеру <…>. Что бы кому ни не нравилось в Ломоносове, но он имел врагов, даже ожесточенных, которые всегда старались сделать ему какую-нибудь неприятность, даже повредить в чем-нибудь. <…> Михайло Васильевич досадовал, сердился, выходил из себя, пылил. Так шла вся академическая жизнь его до самой кончины. Бедное сердце его! Сколько пришлось ему перечувствовать и перенести! Сколько легло в него оскорблений и обид всякого рода! И все-таки твердая и решительная воля Ломоносова делала свое: он не покидал наук для угождения людям, вел борьбу с людьми для пользы наук» (Новаковский 1858, 74—76).

Обиды, унижения и гонения, которые пришлось ему претерпеть и которые иногда ввергали его в отчаяние, могут осмысляться в широкой перспективе исторической судьбы России и судьбы петровского проекта; с этой точки зрения судьба и борьба Ломоносова – лишь первый эпизод в продолжающейся борьбе России за свою состоятельность. Наиболее развернутый опыт осмысления данной проблематики принадлежит Я. П. Полонскому:

Среди машин, реторт, моделей кораблей,

У пыльного станка с начатой мозаикой,

Пред грудою бумаг, проектов, чертежей

Сидел он, беглый сын поморских рыбарей,

Слуга империи и в ней борец великий

За просвещение страны ему родной,

Борец, – измученный бесплодною борьбой

С толпою пришлецов, принесших в край наш темный

Корысть и спесь учености наемной.

Больной, не мог он спать, – сидел, облокотясь, ‎

Близь недоконченной работы,

И унывающим его на этот раз

Застала ночь. Куранты били час —

Огарок догорел, лампада у киоты

Одна по венчикам икон дробила свет

И озаряла темный кабинет.

Ни милой дочери вечерния заботы,

Ни предстоящий труд, ни отдаленный бой

Курантов, не могли души его больной

Отвлечь от тысячи печальных размышлений:

Знать, в этот час, унылый и глухой,

Страданьями с судьбой расплачивался гений.

Не даром головой он на руки поник

И тихо вздрагивал, беспомощный старик:

В каком-то беспорядке смятом

Лежал камзол его в углу на груде книг,

И брошен был на стул, знакомый меценатам, ‎

Парадный, пудреный парик.

– Эх, Ломоносов, бедный Михаил

Васильич! Сам с собой он с грустью говорил:

«Ты родины своей ничем не мог прославить,

И вот за то, что ты не любишь уступать,

За то, что ты привык все только с бою брать,

От академии хотят тебя отставить…

Пора тебе молчать, глупеть и умирать!»

Так он хандрил, – и вот, от темного начала