Ломоносов в русской культуре - [11]

До темного конца вся жизнь пред ним предстала:

Удача странная, капризная судьба

И с неудачами тяжелая борьба.

И думал он, – Ни шумных бурь порывы,

Ни холод бурных волн, ни эти массы льдов,

Плывущих сквозь туман, загородить проливы

И не пускать домой нас, бедных рыбаков,

Ни даль безвестная, ни староверов толки,

Ни брань, ни страх, ни что осилить не могло

Того, что с юных лет меня сюда влекло.

Бывало, помню, – воют волки,

Преследуя в лесу блуждающий обоз,

Ночь – бор кругом, лицо дерет мороз,

А мы лежим себе на дровнях под рогожей,

Пусть воют! думаем, отдавшись воле Божьей,

Да задаешь себе мучительный вопрос:

Мужик! ты можешь ли изведать все науки,

Зачем тебе Бог дал и разум, и язык?

[Чтоб ты, как самоед, к одним зверям привык,]

И если неуч ты, умней ли будут внуки?

И вот, решился ты бежать

И, не простясь ни с кем, пошел Москвы искать,

И прибыл ты в Москву; – на молодые страсти,

На злые помыслы железную узду

Ты наложил, переносил нужду,

Терпел великие обиды и напасти,

И чуть не в рубище скитался без сапог,

Зубрил и голодал – все вынес, Бог помог:

Через Германию и оды, по немногу

С латинским языком ты вышел на дорогу.

Теперь-то, думал я, мы школы заведем,

‎ О просвещеньи похлопочем,

Способных к грамоте российской приурочим,

Способнейших в народ пошлем,

Раскол наукою на правду наведем, ‎

Неволе – волю напророчим.

Не даром я писал, вникая в сотни книг,

Не даром похвалы мой стих, как бисер нижет,

И что ж увидел я, меж козней и интриг?

Увидел, что мой ум ни чьи умы не движет.

Так вал без колеса и даже без зубцов,

Ворочаясь, других не двигает валов.

Кричат, я – выродок славянский! нет, бывало,

По деревням встречал не мало я голов…

И Ломоносовых явилось бы не мало;

Но к свету нет пути и свет их не влечет.

…………………………………………………………

На то ли грозный Петр державною сохой

Россию бороздил и всюду вехи ставил,

Чтоб русский сеятель те борозды оставил,

И не задумался над нивою родной?..

Стою, как пахарь, я над нивой, где я сеял,

И вижу, жатвы нет, все вражий дух рассеял,

‎ И, как работник, я не нужен никому.

Так долго он хандрил и все сидел. Казалось,

Он спал, склонясь к руке, или ему дремалось;

Но мысль: «не нужен я», «не годен ни к чему»,

«Не нужен никому» – в него стрелой вонзилась. ‎

И беспрестанно шевелилась

Она в мозгу, – противная уму,

Росла, росла и в грёзы превратилась,

И облеклась в виденья: то ему

Казалось, рушится громада, повалилось

Все, что Петром сколочено, и он,

Как тень, над этими развалинами бродит,

Ни жизни, ни могил знакомых не находит,

Не может сам найти, где был похоронен

Раб Божий Михаил – пиита Ломоносов.

……………………………………………………..

То грезилось ему, – пришел он на совет ‎

И заседает с мертвецами,

И громко говорит, и спорит с ним скелет

С напудренной косой, в кафтане с галунами,

И говорит ему: «молчи, молчи, народа нет!

Один ты выродок живой достоин с нами

Быть в академии – доволен будь, молчи!

О средствах, о жене, о чине хлопочи – ‎

Но, ведай, университета

Не будет в Питере до представленья света».

Так слышалось ему, – так мрачно грезил он;

Так страшно в эту ночь, борясь с толпой видений,

Страданьями с судьбой расплачивался гений.

Но муза сжалилась, – ‎богиня, Геликон

Покинув, для него сошла в наш край суровый,

С поникшего чела сняла венец лавровый

И подошла к нему… И погрузился он

В пророческий, глубоко ясный сон. —

И вот ему, шумя, сверкая и пестрея,

Приснился этот сад и праздник юбилея:

Горят огни, – во время торжества

Играет музыка, – и раздается пенье

И посреди иного поколенья

В речах шумит о нем столетняя молва, —

И русский стих, набравшись русской силы,

О имени его звонит среди гостей,

Тень Ломоносова зовут из-за могилы, —

Хотят венчать ее, сказать «спасибо» ей, ‎

За трудный подвиг начинанья,

За первый русский стих, ласкавший русский слух,

За честную борьбу, за веру в русский дух,

За первый луч народного сознанья,

Хотят сказать ему, и сам он увидал,

Что лавр, его рукой посаженный меж терний,

Возрос – и бюст его прикрыл и увенчал.

И сон исчез… но улыбнулся гений

Такой улыбкою, как будто бы она

Чрез целый ряд годов и поколений

К нам из прошедшего была обращена

В немую будущность…

Не будем немы, примем

Его привет загробный и поднимем

Во славу разума торжественный бокал,

С прошедшим сочетав грядущий идеал

(Мельников 1865, 16—19; то же, с поправками: Полонский 1896, 1, 394—400).

Ср. в романе Г. П. Данилевского «Мирович»: «Он закашлялся и, поборая волнение, остановился у стемневшего окна. / – Бес шел сеять на болото всякие плевелы и дрянь, – сказал он не оглядываясь, – да и просыпал нечаянно это зелье – фуфарку; ну, из него и отродился весь немецкий синклит, – сам старый лукавец Фриц, его генералы Гильзен и Циттен, а с ними и наши доморослые колбасники – Бироны, Тауберты, Винцгеймы, и вся братия… И их еще не ругать? Вздор! – обернулся и махнул кулаком академик: – я их ругаю за нелюбовь к кормящей их России, позорно, в глаза, самою сугубою и их же пакостною немецкою бранью. Говорю ж с ними в конференции не иначе, как по-латыни. Не выносить их бунтующая против такой напасти и такого бесстыдства душа. / – Но их сила, господин академик! – произнес офицер: – не лучше ли иметь с ними волчий зуб, да лисий хвост? / – Один волчий зуб, без всякого хвоста! – более и более раздражаясь, крикнул академик: – не церемонюсь я с несытыми в алчной злобе проходимцами, и потому у них не в авантаже… Таков, сударь, моей натуры чин и склад!.. Ах, дерзость! Ах, нескончаемая лютость, поправшая всякий естества закон… <…> Ни одобрения к возрастанию родных наук, ни чести по рангу, ни внимания к каторжному, в здешнем крае, ученому труду! Я мозаику, сударь, я стеклянный завод завел, – а они, – конюхов да сапожников креатуры, – жалованье мне завалящими книжками из академической лавки платили. Я открытия делал, оды писал, а с меня, когда я жил в казенном доме, деньги за две убогих горенки высчитывали. Истомили, меня, истерзали кляузами…» (Данилевский, 9, 9—10).