Ломая печати - [70]

— Ты что, белены объелся? В таком состоянии? С палкой?

Во время того боя у Яновой Леготы и Ловчи он был в штабе в Святом Криже. Оттуда его послали в Детву.

Погода была собачья. Осень заявила о себе дождем, холодом, серым небом. Рана болела. Детва была переполнена войсками. Раненые лежали во дворах и амбарах. Около одного сарая он встретил санитарку из соединения французов. Они были знакомы.

— Ну что нога? — поинтересовалась она.

— Видите! Уже хожу. Могу с вами и чардаш сплясать. А что вы тут?

— Ищу своих раненых. Лежат кто где. Их уже человек пятнадцать. Трех я нашла даже в гараже. Сейчас его переоборудуют в медпункт. Наносим дров, поставим печку, затопим, им будет полегче. Они простужены, температура, колики.

— А вы все еще у французов?

— Я ведь о них и говорю.

Ему было интересно, нет ли среди них тех из Кантора, которые рассказывали ему о Балатонбогларе.

Брезик доковылял с сестрой до ближайшего гумна. Там, съежившись под одеялами, лежали четверо — заросшие, с воспаленными лицами, продрогшие.

Они встретили сестру приступами кашля и взглядами, полными надежды.

Сестра что-то спросила у них по-немецки. Они отвечали бессвязно или молчали. Она поправила им подушки, дала лекарства.

— Здесь я для них большего сделать не могу, — беспомощно развела она руками. — Они еще мальчишки, бежали из Дубницы, но выдержали столько, сколько бывалые солдаты.

— А те где сейчас?

— Вот-вот будут. Из Святого Крижа. Меня, собственно, послали вперед.

Они прибыли ночью, он встретился с ними лишь на другой день. Как они изменились!

Это были уже не те разговорчивые и даже чересчур веселые парни, отправившиеся на войну с песнями и шутками.

Закалившиеся в бою, пропитанные запахом пороха, с лицами, полными решимости, шагали они в колоннах.

Трехцветные ленточки, пришитые на рукавах, служили, собственно, поводом для приглашения в гости, ответ «Француз» — надежным паролем, когда их вечером останавливали патрули.

Да, это были они, кавалеры, элегантные, как всегда, но совсем непохожие на тех, которых он видел в Канторе. Словно от вчерашнего дня их отделяла полоса тени.

К ним прибавилось много новеньких, особенно с фабрик в Поважье.

А капитан и теперь не изменял своей привычке: сырое молоко и пятьдесят сигарет ежедневно. Пикар, его тень, постоянно, с той же тщательностью писал свои бумаги. Бронцини даже расширил свой запас ругательств. А приятный тенор Альбера Ашере, железнодорожного контролера из Парижа, продолжал пожинать лавры за исполнение песни «Je suis seul ce soir», — ему приходилось повторять ее снова и снова.

Брезик увидел и новых. Капитана Форестье, офицера запаса, юриста из Монпелье; парижанина лейтенанта Гессели; младшего лейтенанта Донадье, студента-юриста из Марселя. Они работали в Дубнице как военнопленные и, бежав оттуда, вошли в состав соединения.

Брезика пригласили за стол. Французы сидели с русскими и хозяевами.

Ели досыта, основательно.

Вспоминали Кантор, первые дни. Но не вспоминали мертвых. Прошлое не существовало. Только будущее.

— Знаете, что о вас говорят немцы? — объяснял француз русскому. — Что вы всегда умеете уловить нужный момент — когда собирать камни, а когда их бросать. С нами дело хуже. Француз для немца — это поверхностный, непостоянный, болтливый, преувеличивающий все на свете человек. И еще утверждают: Франция — это счастливая семья, по воскресеньям пирог и шампанское.

Контору сельского нотариуса и мельницу, где поместили офицеров, и дома, в которых разместились сержанты и солдаты, обступили и стар и млад. И вовсе не потому, что весельчак Татав ощипывал гуся прямо на улице. И не потому, что кое-кто из французов залез на яблони и объедался яблоками. И даже не из любопытства. А из чувства естественной благодарности. Ибо все эти люди знали о вкладе французов в дело защиты свободы, знали, как они оказались между мельничными жерновами войны.

Толпа заполнила деревню, чтобы видеть, как пойдут маршем партизаны.

Потому что готовился парад. Большой и торжественный. Всей бригады. Впервые на нем должны были присутствовать Шмидке, Голиан, Асмолов, Шверма, Сланский; они хотели проверить ее силу, готовность, боевой дух, хотели укрепить в ней сознание собственной силы. К параду готовились шестьсот бойцов, остальные были на позициях.

Брезик приковылял одним из первых.

— Эй, что ты там хромаешь в толпе? — взглянул на него Величко. — Ну-ка иди к нам. И присмотрись к минерам.

Так что теперь он стоял на почетном месте. И все видел.

Подразделения построены для парада. Форма тщательно вычищена, оружие блестит. Впереди командиры. За ними подразделения. В полном снаряжении.

Отряд имени Суворова со знаменем.

Отряд Гейзы Лацко.

Минеры. Знаменосец — молодой шахтер из Гандловой Виктор Жабенский.

Французы. Бельгийцы. Словаки из Франции. Знаменосец — шофер Франко.

Моросило, потом дождь пошел сильнее. Знамя плескалось на ветру.

— На караул!

Винтовки взлетели к плечам. Руки напряглись, спины выпрямились, ноги словно вросли в землю.

— Партизаны, солдаты! — строго возвестил о начале парада Величко.

— Словаки! Советские! Французы! — воскликнул Шмидке.

— Благодарение вам и благословение! — произнес седовласый детвянский священник.