Ломая печати - [13]

Чтоб выполнить это нелегкое задание, нужна была решительность и смелость. Но девушке их было не занимать: карты она зашила под подкладку пальто, нашла в Будапеште де Ланнурьена и передала ему все, как ей велели. А когда вернулась из Венгрии, ей поручили отвезти Стокласе в Середь фальшивые документы: французов надо было снабдить ими сразу же после перехода границы.

Первая группа — офицеры де Ланнурьен, де ла Ронсьер, Пупе и Томази — приехала в Братиславу на поезде, потому что у них были паспорта, которыми их обеспечила миссия Галье и словацкое посольство. На станции их встретила Лидуша и отвела в гостиницу «Татра». На следующий день с помощью двух других подпольщиков она проводила их до Мартина, а де ла Ронсьер вернулся в Венгрию: ему поручили переправлять французов из Будапешта к словацкой границе. К несчастью, в первый же раз его ранил венгерский патруль, и прошел слух, что он мертв. На самом деле его перевезли в тюремную больницу, в Комарно, и до самого конца войны он томился в немецких концлагерях, но остался жив.

Организация тем не менее продолжала выполнять свою задачу.

Местом перехода границы теперь служила Середь, тот самый городок, где два года назад жандармский патруль задержал двух французских офицеров.

Потому я и приехал сюда второй раз.

В первый раз мне порекомендовали обратиться в трнавский архив.

А вот чем закончится второй визит, если пекарь по фамилии Стокласа, единственное связующее звено, мертв?

— А Штибрани? Штефан, рабочий с сахарного завода? Его вы не помните? — спрашиваю я, найдя в блокноте следующее имя в надежде, что смерть Стокласы все же не оборвала нить.

— Как же не помнить. Его тоже казнили. Как и Стокласу.

— А Шевечека?

— Теодора? Учителя?

— Да, Теодора, — проверяю я для верности в блокноте.

— И он погиб. Он был в том же транспорте.

Во власти недоброго предчувствия я было решил прекратить расспросы, но все же не выдерживаю:

— А Рыбанич? Ян. Рабочий.

— И он. Все они погибли. Но если вам нужен Стокласа… Его у нас все хорошо знали, — говорит незнакомец. — Здесь, в правой половине дома, насколько я помню, была мастерская портного Гала. Теперь он живет там, где был старый пивоваренный завод. Уж он-то мог бы порассказать вам о Стокласе сколько захотите.

И я, выйдя из спасительной тени, окунаюсь в июльский зной. Тащусь через раскаленный, пышущий жаром город. Если б не страстное желание добраться до истины и не чувство долга — я бы тотчас помчался к реке, где резвится детвора, и бросился в воду. Но я хочу, я должен найти портного Гала, а потому бреду по улицам.

Когда-то здесь, на Ваге, был конечный пункт сплава леса с гор. Здесь плоты разбирали, лес продавали, перевозили на возах в Вену и конкой — в Братиславу. Поэтому здесь, на берегах Вага, возникли перевалочные платформы, склады, где хранились доски, деревянная посуда, липтовский сыр, кисуцкая капуста — эти дары словацких гор. А в корчмах, которые выросли в большом количестве, как грибы после дождя, пропивались заработки.

Эх, посидеть бы в одной из них, опрокинуть запотевший бокал охлажденного вина, утолить жажду.

Но я не могу и не смею, потому что хочу и должен узнать о Стокласе все, что можно узнать. Поэтому я ищу Гала, прохожу мимо мельницы и сахарного завода, ищу старый пивоваренный завод.

И только сейчас я осознал, что, потрясенный услышанным, я не задал неизвестному даже самых основных вопросов. Но уже поздно, так что, пока я не найду Гала, могу задавать их самому себе и гадать на кофейной гуще.

Кто же он был? Личность, наделенная какими-то необыкновенными качествами? Вдохновенный человек с высокими стремлениями? Бесстрашный герой, полный неукротимой энергии, активный боец? Аскет, твердо и непреклонно руководствовавшийся одним всепоглощающим чувством — любовью к родине?

Нет, я не угадал. Он не был ни тем, ни другим, ни третьим.

— Стокласа был пекарем, — удивил меня Гал, когда я наконец нашел здание старого пивоваренного завода и квартиру портного.

Надо же! Пекарь!

Но какой он был? Как себе его представить? Скажем, он стоит у ворот, сунув руки под фартук, а за его спиной, в глубине дома, пылает пламя в раскаленной печи, через раскрытые двери струится аромат свежеиспеченного хлеба с посыпанной мукой коркой, такой красивой и хрустящей; из пекарни доносится звонкий смех, в кухне напевает жена? Или он был скаредный мучитель подмастерьев, следивший по ночам, не задремал ли кто из них; вычитавший у них гроши за еду, пересчитывающий булки, которые они развозили? Изверг, щедро раздававший затрещины ученикам? Скряга, кормивший их помоями?

— Это был наш человек, — продолжает Гал. — Золотое сердце. Добрый, мягкий, как хлеб, который он пек. Редкий человек.

— Он был хозяином того дома? Вы снимали у него квартиру, да?

— Нет, это не так. У меня была мастерская в его доме, это правда, но уже потом, когда дом стоял пустой. После войны, понимаете?

— Вот оно что, поэтому люди и путают.

— Наверно, поэтому. Но мы хорошо знали друг друга. Как соседи. Как мастер мастера. Я — портной, он — пекарь. Мы уважали друг друга. И доверяли друг другу. Иначе он не обратился бы ко мне насчет приемника.