Ломая печати - [107]
А тут?
«Вой все слышен одичалый, стоны сотрясают скалы… только дышит свет вольнее, час желанный, жизнь светлеет».
В самом деле?
А мы все же обвели вокруг пальца ведьму с бедренцом! Кто это «по Дюмбьеру все ходил, с бурей в пропасть угодил»? Мы, что ли? Черта с два!
Глубоко внизу клубились облака. Мягкими перинами устилали долину. Сквозь белый пух пробивались горные хребты. Сияло солнце. Вдали сверкали Татры. Но ветер не унимался, пробирала дрожь.
— Курчик! Тачич! — кричал капитан. На коленях у него была разложена карта.
Ноги не слушались. Он не мог встать.
— Что дальше?
— Прямиком на Лученец не получится. Под Брезно долина широкая, так ее не перейти. Надо искать место поуже.
— Поуже?
— Дальше напротив Грона долина у́же. Хотя бы у Бацуха.
— А где он, Бацух?
Нашли Бацух. Сверили по компасу.
— Так! — Капитан указал на юго-восток.
— Ну и порядочный крюк! — засомневался Тачич.
— Да, зато долина там уже.
Капитан определил направление. Сосчитал хребты.
— По пути будет деревня. Как это читается? Ну-ка, Курчик!
— Яраба.
— Вот как, Яраба.
И началось скольжение вниз по склону. Ноги дрожали. Кто там увяз в сугробах? Спускались, тормозили пятками. Съезжали на спинах, потом опять окунулись во мглу, в белый мрак. В нем и натолкнулись на лесную полосу. А за ней — на избу лесорубов. Настоящее пристанище с крышей, стенами, печкой, первое с того дня, как они отправились в этот марш жизни и смерти. Здесь, около горячей печи, обвешанной портянками, они и провели первую ночь на погронской стороне.
А в следующую ночь постелила им сено на амбарном чердаке Яраба, первая деревня на их пути к свободе. Наевшись хлеба с теплым молоком у тамошнего сапожника, починившего им и башмаки, вышли они в пургу под небо, обремененное снежными тучами.
Они пересекали долины и хребты, долгими часами спускались и поднимались в гору, пока не набрели над Бацухом на покинутую хату.
Печь, постель, тепло. Уснули, не сняв одежды и обуви.
Шестую ночь они провели в домишке на окраине Бацуха. Какой-то незнакомый человек смело привел их сюда. Он сам пришел к ним на лесную опушку и пообещал, что завтра проведет их через долину, кишащую немцами. И провел их на рассвете, когда вся деревня спала. Овраг, шоссе, железнодорожная насыпь, колея, мост через замерзший Грон, быстро, живее! Наконец-то лес. Гора. Укрытие. Прощай, неведомый благодетель!
Переход длился целый день. Опять переночевали у лесорубов. Пустая деревянная изба встретила их кафельной печью. Огонь ободряюще пылал. Веселей стало. И горы были пониже, и снегу поменьше, лишь до половины икр, и холод не такой лютый.
Седьмую ночь они провели с позволения лесника в его доме над дорогой из Брезно в Тисовец. Хозяин предупреждал их: будьте осторожны, немцы наведывались в Михалову.
Двое молодых проводников охотно предложили им свои услуги. Поднялись они затемно, в четыре часа. Лишь спустя час после рассвета, уже среди бела дня, они оказались над тем местом, где рядом виднелись шоссе, речка, железная дорога и лесопилка. Ждать до ночи? Или рискнуть? Решили перебраться группками. Первая тройка прикрывала переход остальных. Бегом из лесу, вброд через ледяной поток, перемахнуть колею, наперегонки с ветром выскочить на шоссе, через мост, под носом у рабочих лесопилки, пяливших глаза на мчавшихся мимо них обросших вооруженных солдат! Бегом! Небольшое село в долине, обеспечившее им крышу над головой, теплый ужин, даже со свининой, называлось Доброч.
Весь девятый день они шли с рассвета до темноты без передышки. Было 28 ноября. Деревянные избы затерянной деревни карабкались в гору. Местный мясник заменил парикмахера. Подстриг, тупой бритвой содрал щетину. Хозяйка нагрела воды. Они вымылись.
— Боже! Какие хлопцы! И до чего молодые!
— Молодые! Черта лысого! Вон Бремер, тот молодой. Ему шестнадцать. А мы?!
— Курчик, что она говорит?
— Что мы все молодые.
— Молодые? Скажи ей, что мы пережили за три месяца больше, чем иные за целую жизнь. Переведи!
Тут они были уже среди людей. Их встретили. Угостили. Спать уложили.
Вот оно, спасение.
— Как это место называется?
— Лазы.
— Оставайтесь, коли нет нужды идти дальше. А я уже дошел, — вздохнул Курчик.
— А какое место отсюда ближе всего?
— Ближе всего? Слыхали? Спрашивают, какое место, мол, ближе всего! Да небо! Небо ближе всего! Руку протяни — оно вот, рядом.
КНИГА БЕЗ СЛОВ
Говорят, каков автор, такова и книга.
Та, что лежит передо мной, омерзительна. Еще мерзостнее ее авторы.
Библиотекарь, доставший ее из ящика, вздохнул: «Пятнадцать килограммов смертных грехов».
На вид ее можно принять за старый миссал, сборник духовных песнопений или хронику — черная, толстая, корешок в две ладони, переплет твердый, в двух томах: в первом 2670 страниц, во втором — 1392. Тома составлены из двойных листов. На левой стороне такого разворота — под заголовком «Номер главного реестра» — отпечатаны сорок граф: имя, фигура, рост, цвет лица, ресницы, день, месяц и место рождения, родной язык, вероисповедание, образование, женат, холост, вдов, особые приметы, место службы, дети и т. д., имущественное положение, состояние здоровья, одним словом, исчерпывающий тест, хорошо продуманное зондирование тела и души человека. Следующий формуляр, обозначенный лишь словами «главный реестр», снабжен восемнадцатью рубриками, раскрывающими существо дела: срок, начало и конец отбывания, за какое преступление подвергнут наказанию, список изъятых и сданных на хранение вещей, поведение, дисциплинарные взыскания, содержание за государственный или собственный счет, постановление о помиловании осужденного на смертную казнь с указанием, чем она заменена, где и когда переведен из тюрьмы или куда конвоирован, снабжен ли при освобождении одеждой, хлебом, средствами на дорожные расходы, к какой воинской части относится, примечания, подпись.
