Ломая печати - [104]
Ну а уж коль начал, так и держись! Он прошел с ними долгий путь от Стречно через Прекопу, Янову Леготу и Детву, Пренчов и Крупину, Ясенье и Кислую Воду, через Татры и Липтов до самой Иляновской долины. И на всем протяжении этого долгого пути ему ни разу не пришла мысль уйти, хотя многие так поступали. Не ушел он и тогда, когда начался отход из Виглаша на Ясенье, и ему достаточно было податься не влево, а вправо, пониже Поляны, чтоб еще засветло добраться до родных «лазов». Так он дошел до самой Иляновской долины. А поскольку дизентерией не заболел, его определили вместе с другими здоровыми солдатами строить шалаши. Вот и избежал он судьбы тех, кто метался в горячке в землянках. Потому-то и мерз теперь в этой студеной дырявой лачуге на голой земле. И слушал, как скрипит снег под подошвами часового.
Чем же все это кончится?
Он всегда жил своим умом. И теперь проверял его в святой, справедливой борьбе. Он так понимал свою задачу, и ничего более высокого для него не существовало! Эта бесхитростность солдатика, замыкавшего колонну, была куда ценнее сомнительных разглагольствований тех, кто любой ценой стремился быть на виду и извлекать из этого пользу. Образование оказалось для него недоступным. Но природный дар жителя гор — его способность трезво подойти к жизни — подсказывал ему главное: надо оставаться самим собой. Не изменять себе, чтобы потом ни в чем не раскаиваться.
Значит, он поступил правильно, отправившись этой дорогой?
Он провалился во тьму, и длилась она целую вечность. Будто ранние пташки, они снялись с привала еще до рассвета. Эти псы — немцы — могли заявиться сюда в любой час. Чем дальше от них, тем лучше. Сожженные до основания хижины и сеновалы говорили о том, какие здесь побывали гости. Никто из них не знал этой долины, не бывал тут прежде. Но имелись карты и компас. Капитан часто доставал их, сверяя путь.
Снегу навалило по колено. Шли они кромкой леса, но не слишком близко к руслу реки. Спотыкались о корни, но шли по крайней мере в заветренной стороне. Хоть бы желудок не так мучил! Да винтовка. И заплечный мешок. Какой тяжестью налито все! До чего режет плечи! Поесть бы хоть что-нибудь.
Дорога сменилась тропинкой. Протаптывая след, он думал, что рухнет от изнеможения. Левая, правая. Левая. Правая. Левая. Левую упер. Правая соскользнула! Стой! Выпрямиться! Левая провалилась! Стоп! Вытянуть ее. Правая застряла среди скрытых камней. Стоп! Так можно и сломать ногу. Вывихнуть лодыжку! Это был бы конец! Левая. Вздох. Правая. Надо осторожнее вытягивать ногу из этого треклятого снега. Рубаха прилипает к телу. Со лба стекает пот. Левая, правая. На минуту бы остановиться. Но идущий сзади всего лишь на шаг отстает от него. Ступая осторожно, аккуратно ставит ноги в след. Он даже чувствует дыхание на затылке. Во Франции, конечно, такого снегу нет, нет и таких гор! А может, есть? Кто знает! Было бы хоть с кем перекинуться словечком, да где уж — они его не понимали, а он их.
А ведь это было только начало. Ничто по сравнению с тем, что ждало впереди. Французы, возможно, и не подозревали, но он, Курчик, это знал. А какой же словак не знает, что такое Дюмбьер?
С детства, с самой колыбели, он видел его из родной избы на чеханских «лазах». Видел длинный гребень Низких Татр, за которым вдали ослепительно сверкал Кривань. Он заполнял все окно, как огромный дурной глаз. Ранней весной, когда вершины вокруг уже освобождались от снега, над Дюмбьером и его свитой все еще сияла белоснежная диадема, а осенью, когда Поляну даже не припорашивало, Дюмбьер, этот ловкий мошенник, уже напяливал белую корону. А рядом с ним, точно стражи, гордо возвышались на горизонте Прашива, Хабенец, Дереше, Хопок. Среди них он самый высокий, самый могучий. Как это писали в календаре, которым зимой зачитывался дедушка?
«Стоит Мора на горе в белой-белой простыне, кожа только что да кости, ищет, бледная от злости, на Дюмбьеровых гольцах корень горький бедренца; вот зима пришла — в горах лишь тоска одна да страх; стоны сотрясают скалы, плач все слышат одичалый, на Дюмбьеровых гольцах Мора белая ходила, с бурей в пропасть угодила».
Бррр! Даже мороз по коже продирал. Словно сама смерть к нему протягивала руки, когда дедушка читал об этой паршивке Море. А теперь вот довелось и ему бродить в снегах по Дюмбьеру.
Когда же они доберутся? Тропинка совсем затерялась под сугробами. Ну и сыплет же из черных туч. В снеговой круговерти они яростно сражались с белой погибелью. Ноги увязали в сугробах, что ни шаг, то нечеловеческое усилие. Винтовка, рюкзак, патроны тянули назад. А ремни! Как они врезались в плечи! Подошвы скользили по гололеду.
— Мерзавцы! И сюда дошли!
Под снегом лежали кошары, сеновалы, с немецкой аккуратностью сожженные дотла. Бревна, закопченные печи. А между ними тянулась проволока. Мины! Никакой надежды на кров над головой!
Тьма настигла их еще в лесу. Они выкопали в снегу яму, разложили костер. И тут случилось невероятное: кто-то наткнулся на остов пастушьего шалаша. Кусок крыши с наветренной стороны прикрыли досками и гонтом, пол выстлали хвоей, развели огонь и сгрудились в кружок. Холодина как в волчьей яме. Такая пурга, что ни зги не видать. И все-таки это лучше, чем под открытым небом.
«Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этой колоссальной фигурою, которая бросает от себя длинную тень на все наше прошедшее…» – писал 170 лет назад о Петре I историк М. П. Погодин. Эти слова актуальны и сегодня, особенно если прибавить к ним: «…и на настоящее». Ибо мы живем в государстве, основы которого заложил первый российский император. Мы – наследники культуры, импульс к развитию которой дал именно он. Он сделал Россию первоклассной военной державой, поставил перед страной задачи, соответствующие масштабу его личности, и мы несем эту славу и это гигантское бремя. Однако в петровскую эпоху уходят и корни тех пороков, с которыми мы сталкиваемся сегодня, прежде всего корыстная бюрократия и коррупция. Цель и смысл предлагаемого читателю издания – дать объективную картину деятельности великого императора на фоне его эпохи, представить личность преобразователя во всем ее многообразии, продемонстрировать цельность исторического процесса, связь времен. В книгу, продолжающую серию «Государственные деятели России глазами современников», включены воспоминания, дневники, письма как русских современников Петра, так и иностранцев, побывавших в России в разные года его царствования.
Впервые на русском публикуется дневник художника-авангардиста Алексея Грищенко (1883–1977), посвящённый жизни Константинополя, его архитектуре и византийскому прошлому, встречам с русскими эмигрантами и турецкими художниками. Книга содержит подробные комментарии и более 100 иллюстраций.
Эта книга является второй частью воспоминаний отца иезуита Уолтера Дж. Чишека о своем опыте в России во время Советского Союза. Через него автор ведет читателя в глубокое размышление о христианской жизни. Его переживания и страдания в очень сложных обстоятельствах, помогут читателю углубить свою веру.
Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Джессика Стоядинович, она же Стоя — актриса (более известная ролями в фильмах для взрослых, но ее актерская карьера не ограничивается съемками в порно), колумнистка (Стоя пишет для Esquire, The New York Times, Vice, Playboy, The Guardian, The Verge и других изданий). «Философия, порно и котики» — сборник эссе Стои, в которых она задается вопросами о состоянии порноиндустрии, положении женщины в современном обществе, своей жизни и отношениях с родителями и друзьями, о том, как секс, увиденный на экране, влияет на наши представления о нем в реальной жизни — и о многом другом.
Впервые выходящие на русском языке воспоминания Августа Виннига повествуют о событиях в Прибалтике на исходе Первой мировой войны. Автор внес немалый личный вклад в появление на карте мира Эстонии и Латвии, хотя и руководствовался при этом интересами Германии. Его книга позволяет составить представление о событиях, положенных в основу эстонских и латышских национальных мифов, пестуемых уже столетие. Рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг интересующихся историей постимперских пространств.