Ломая печати - [102]

И, несмотря на все это, отряд существовал. И сплачивало его общее страдание. А командиру вовсе не надо было кончать военную академию, чтобы понять, что этот маленький замкнутый мирок оказался на том водоразделе света и тени, где открывается лишь настоящая правда и обнажаются сокровенные черты характеров. Здесь уже не действовали проверенные ценности, объединяющие обычно людей, а беспощадно утверждались новые, те, что проявляются в самых крайних ситуациях, когда человек оказывается на пределе горя и страданий и в нем пробуждаются порочные наклонности и страсти. Ненависть и эгоизм, жадность и бесчеловечность, неблагодарность и зависть. Потому что в такие часы прочная подошва крепкого башмака может означать надежду на жизнь, меж тем как дырявая — верную смерть. Потому что горсть заплесневелой фасоли спасает от смерти, а пустой заплечный мешок приводит к ней. Разве вконец ослабевшим и больным Пьерсону и Тошону уже не приходила мысль, что лучше сдаться, чем сгинуть от голода и холода?

Оставаться в долине, где беда, точно упырь, высасывала из них последние силы, значило по собственной воле сунуть голову в петлю, которую немцы в этой большой обложной охоте уже набрасывали на шею оставшихся повстанческих сил. Замысел был прост: закупорить выходы горных долин, направить туда эсэсовских головорезов и всех, кто там находится, истребить или уморить голодом.

На помощь рассчитывать едва ли приходилось. Бригаду безнадежно потеряли в горах, попытка наладить связь ничего не дала, да и где она находилась, в конце концов? В Татрах? В Польше? Разве Величко уже перешел фронт?

Оставалось одно: действовать. Возродить надежду. Вернуть уверенность в себе. Волю. Вывести этих солдат из окружения. На путь свободы. Пройти, дойти, пробиться, отстреливаясь, преодолеть горы и долины, перейти вброд реки, пробраться хоть ползком через ледники, вершины и лавины, скалы и вывороченные с корнем деревья до самого фронта, где было спасение. Жизнь. Избавление. Ибо там была Красная Армия.

Но где ближе всего стоял фронт? Где-то на востоке, не то на юго-востоке. А может быть, на юге.

Вот именно! Туда надо идти! А если сразу и не удастся добраться до фронта, так жизнь там, на юге, хотя бы куда легче, чем в этом леднике. Горы и ниже и населены. Есть где укрыться.

Но проскользнет ли такое множество французов через цепь патрулей? Кругом сплошные препятствия.

Решение командира? Разбить отряд на мелкие группки, разделить восемьдесят оставшихся солдат по три, по пять, десять человек. В такой группе всегда кто-то посильней, кто-то послабей, иной кое-как объясняется хотя бы по-немецки или по-венгерски. Командир роздал бойцам оставшиеся деньги. И шагом марш: направление — фронт. Сильные и удачливые проскочат. А как же слабые и неудачливые? Что тут ответишь? На то и война!

А как же словаки? После событий последних дней в отряде их осталось семеро. Жители Кисуц, Оравы, Турца, Поважья. Ничто их уже не обязывало оставаться в отряде, последний приказ был им известен, да и все подразделение, собственно, было потеряно для бригады и командования. Но они оставались. Вернись они домой и узнай немцы, где они были и чем занимались, плохо бы пришлось и им и их семьям. Вот они и остались, всего семеро. А сколько их пало на поле боя, затерялось в плену! Как же эти семеро? Что с ними?

Капитан вызвал их, стал излагать ситуацию. Лицо у него сделалось каменным. Чуть позади него стоял встревоженный Пикар. Нелегкие это были минуты. Такую дорогу отшагали вместе, и не раз при этом взволнованно сжималось мужское сердце. Такие пережиты мгновения, что они навечно останутся в глубинах сознания. Но выбора не было. Словакам не для чего было идти на риск, на какой обрекли себя французы. Надо испытать судьбу. Надо воротиться домой. А французы пойдут навстречу фронту. Кому повезет в этой лотерее?

Они обменялись рукопожатием. Иные в последний раз.

— А что же вы? Что собираетесь делать? — спросили они молодого солдата.

Он молчал.

— Вы не собираетесь домой?

Он не понимал.

К счастью, здесь был Тачич Любомир. Шофер, серб.

Он и перевел эти слова.

— Они же идут на Ораву и Кисуце, откуда родом. А мне надо совсем в другое место, — объяснил солдатик.

— А вы откуда?

— С горного хутора, по-нашему «лазы». Из-под Поляны.

— А где это?

Солдатик указал рукой. Прямо на юг.

— Точнее!

— Под Детванской Гутой.

— Какого-нибудь города побольше там нету?

— Лученец.

— Дорогу знаете?

— А как же! Когда меня призвали в Попрад, я шел туда из дому пешком!

— Значит, нам по пути.

Вот и получилось, что солдат Рудольф Курчик, 1922 года рождения, из горных выселок Чеханки, призывной год 1943-й, портной склада интендантского материала во Врутках, по случайному стечению обстоятельств, какие бывают только на войне, уже под Стречно зачисленный во французский отряд, стал и их проводником на последнем пути от Татр к свободе.

Попрощались с солдатами из Кисуц, Оравы и Турца. Намеченные группы отправились в путь. Но не сразу. И не в одном направлении. А последним двинулся штаб.

Капитан и Пикар, Бронцини, Пейра, Ардитти и Дане, Ашере, Пийо, Бремер, Тачич.

И с ними Курчик.