Логово горностаев. Принудительное поселение - [24]

— Придется поговорить с прокурором, — пробормотал Балестрини, поглаживая свой тяжелый, округлый подбородок. («У тебя все лицо под ртом», — подшучивала над ним Вивиана.) Капитан промолчал, но Балестрини показалось, что он смотрит на него как-то многозначительно, словно еще чего-то ждет.

— Хорошо… Ну, а мы с вами тем временем будем не спеша продолжать работу… — добавил следователь.

— Вот это я и хотел знать.

— М-м. Будем надеяться, что теперь прокурор…

— А он сегодня здесь? Я на днях слышал, что он нездоров.

— Как раз сегодня, после обеда, вышел на работу. Надеюсь, на этот раз мне удастся его убедить, что речь идет о серьезном деле. Мы задержали мальчишку с таким запасом тротила, которого хватило бы, чтобы взорвать весь Палаццаччо[20]. И почти уверены, что взрывчатку дал ему этот подозрительный лавочник. Жена же лавочника, как вы докладываете, сестра Паскуалетти. Теперь я вспоминаю эту фамилию. К сожалению, у меня плохая память на имена, но в пору скандала между СИДом и генеральным штабом я сотни раз встречал фамилию Паскуалетти в газетах. Если бы нам только удалось выяснить, кто такой «лейтенант», с которым Паскуалетти беседовал по телефону… В самом деле, какой «лейтенант»? Тут что-то не так. По голосу я дал бы ему лет пятьдесят-шестьдесят. И хотя записанный телефонный разговор очень короток, по тону, каким неизвестный говорит с бывшим агентом СИДа, можно наверняка сделать вывод, что «лейтенант» занимает куда более высокое положение, чем Паскуалетти.

— Половая тряпка! — воскликнул Де Дженнаро, вдруг крайне оживившись.

— Что?

— Я хотел сказать, что «лейтенант» говорил со своим собеседником так, словно вытирал об него ноги.

— Да, пожалуй.

— Знаете, о чем я подумал, доктор? Очень может быть, что «лейтенант» — просто кличка. Все равно как «шеф» или «агент 007». Если же нет, то, возможно, этот неизвестный когда-то действительно служил в чине лейтенанта. И тогда Паскуалетти называет его лейтенантом, потому что был с ним знаком в те времена. А главное, в голосе «лейтенанта» действительно есть что-то военное. Я говорю так, доктор, потому что кое-что смыслю в военной службе, — закончил с улыбкой Де Дженнаро. В ответ Балестрини тоже улыбнулся, но еле заметно — его начало раздражать, что собеседник непрерывно употребляет обращение «доктор». Но как раз это-то и помогло ему кое-что вспомнить.

— Однажды, когда я был еще мальчишкой, отец взял меня с собой в одну поездку. Во время остановки в Виареджо он вдруг вспомнил, что его бывший сержант оттуда родом. Весь вечер мы разыскивали его по всему городу. Людей с такой фамилией было несколько десятков. Короче говоря, на следующее утро мы отправились к еще одному человеку с такой фамилией — торговцу овощами. Они с отцом тотчас узнали друг друга, обнялись и, конечно, предались военным воспоминаниям. Ну так вот: больше всего меня удивило, что отец называл этого огромного толстяка Тонино, а уже начавший седеть Тонино обращался к моему отцу «синьор лейтенант». Понимаете, что я хочу сказать?

— Да, но, пожалуй, это было бы слишком просто. Во всяком случае, узнать о военном прошлом Паскуалетти труда не составит, и мы проверим, кто были его командиры.

— Скажите, пожалуйста… — начал Балестрини, снимая очки и потирая веки. Его не удивило, что капитан так внимательно его разглядывает. Опять-таки Вивиана как-то заметила: «Когда ты снимаешь очки, у тебя совсем другое лицо».

— Как вы считаете, эта ниточка, которая пока что оборвалась… — он указал на выключенный магнитофон, — оборвалась на голосе «лейтенанта», куда она нас может привести?

Он понял, что капитан ждал этого вопроса.

— В штаб-квартиру заговора.

Щекотливый вопрос? А почему бы, в сущности, его не задать? И он спросил очень осторожно, почти участливо:

— Правого или левого?

Капитан задумался, но Балестрини видел, что он был готов ответить и на это, а его долгое размышление предусмотрено разработанным заранее сценарием.

— Пожалуй, еще рано утверждать что-либо с полной определенностью, — проговорил наконец Де Дженнаро. В этот момент зазвонил телефон.

У прокурора был больной голос — как в его самые черные дни. В подобных случаях шеф не только еле говорил, но, казалось, и сам ничего не слышал, как бы громко ни кричал собеседник. После каждой фразы прокурор страдальческим и раздраженным тоном переспрашивал: «А?» Если же он недолюбливал собеседника, то его «А?» сопровождалось еще резкими подергиваниями всем телом и он подносил ладонь к уху на манер акустической трубки. Все это неприятно действовало на любого, кто еще не привык к его фокусам.

— Он хочет поговорить со мной. Вот я и воспользуюсь случаем, чтобы сообщить ему последние новости, — сказал, поднимаясь, Балестрини. Де Дженнаро тоже встал и взял со стола фуражку.

— Вот еще что…

— Да?

— Вы не хотите еще раз допросить Баллони?

— Да. Как только у нас будут какие-нибудь новые данные, я попытаюсь его хорошенько припугнуть. Это не так-то легко, но попробовать можно.

Он понял, почему капитан пожал плечами: от допросов обвиняемых толку мало для следствия. (Вот если бы, иногда говаривал Де Дженнаро, мы могли допрашивать их как следует, всерьез…)