Лога - [9]

Макар понял, что тятя приехал пьяненький и добрый.

— Ты мне его представь… где хоть, бери, а представь сына, — сказал Яков, — а то я с тебя семь шкур спущу… А белобрысому, этому кержаку-гроботесу, снеси семь гривен за окольницу.

Полинарья пошла на сеновал, чтоб дать лошади сена и, заглянув в угол, заметила ноги Макара.

— Ага! Вот ты где, молодец! — Полинарья врезала ему три увесистых шлепка. — Вот тебе, подорожник ты этакий!

Макар не заплакал. Он сердито вырвался из рук матери и убежал в избу. Отец, сидя за столом, дремал. Увидев сына, он улыбнулся пьяной улыбкой и поманил его пальцем:

— Ну-ка, иди сюда, сынок!

Макар подошел, недоверчиво, исподлобья глядя на отца. Яков притянул его к себе и, зажав в колени, ласково спросил:

— Ну, как дела, Макар Яковлич?

— Помаленьку, — несмело ответил тот.

— Молодец! Ты что это быком на меня смотришь? Тебя что, отдула мать-то?

— Нет.

— То-то… А с кем сегодня дрался?

— С Сашкой: он сам первый задирает, дразнится… Я его… я его… только уронил…

— Ишь ты!.. Ты, значит, сильнее?

Макар окончательно успокоился. Глаза его хвастливо блеснули. Шмыгнув носом, он стал рассказывать отцу:

— Я его как подшвырну!.. Он… он у меня в три перевертышка.

— Молодец!

От отца пахло водкой, и язык его немного заплетался. Он добродушно продолжал:

— А окольницу ты выбил у кержаков?

— Я… я нечаянно… я… я хотел в Саньку, а камень-то сорвался, да прямо в окно.

— Ну, вот… Ха-ха-ха, знай, мол, наших!.. А на рудник со мной поедешь?

— Поеду.

Вошла Полинарья. Сверкнув черными глазами, она укоризненно проговорила:

— Что тебя черти-то не во-время приволокли? Начал опять? Попало в карман-то?

— Ну, а что-ж?.. Ну, попало… Есть, да и знаем, где взять. Макарка, хошь я тебе золото покажу?..

Сопя, Яков достал из кармана увесистый сверток, замотанный в тряпицу, и развернул его:

— Смотри… Видал?.. Полинашка, смотри!

— А ну тебя… видала я. Хоть того больше, все равно пропьешь. Дома муки нету, а ты пируешь!

— Муки? Давно ли мешок крупчатки брали?..

— Брали, да все сожрали!

— Н-но?

Яков размотал кисет и выбросил на пол голубую пятирублевую бумажку.

Полинарья подняла.

— Только-то и есть! Как тебя не разорвало?! Раскошелился!

Макар с любопытством рассматривал золото, пересыпая его рукой.

— Эх, ты! Думаешь мне жаль денег? Есть, да и знаем, где взять!

Яков хвастливо выдернул из пачки кредиток серую двадцатипятирублевую:

— Макарка, видел, как деньги горят?.. Покажу.

— Не выдумывай, — испуганно вскричала Полинарья, подскакивая к Якову.

— Цыц!!! Гнида… Знай свое место у печи. — Он чиркнул спичку и поджег кредитку. — Гляди, как мы царю Лександру бороду подпаливаем.

Макар наблюдал, как царь с эполетами и с широкой бородой исчезает в желтом огне.

— Эх, славно горит, — любуясь сказал Яков. — Я раньше катюшек жег.

Макару жаль было картинку. Полинарья всхлипывала у печи.

— Буде реветь-то. Ставь самовар — чай пить будем. Завтра Макар со мной на рудник поедет.

— Да ему, подь-ка, учиться скоро.

— Успеем учиться… Научимся.

На другой день Макар уехал с отцом на прииск.

Сидя в бричке, он зорко всматривался в лес. Темная чаща, перепутавшая свои сучья, начала кой-где уже золотиться. По лесу носился сухой августовский ветер. Горделивые сосны, темнозеленые шпили елей плавно покачивались, шумели; робко шелестели березы; гдё-то скрипело дерево, — и все это смешивалось в один непрерывный шум, похожий на шум прибоя. По бездонной синеве неба плыли стаи белых облаков.

Дорога вползала на гору. Лошадь шла медленно, устало, и дорога, казалось, тихо расстилалась по склону, протягиваясь к вершине. Спускаясь с горы, она торопливо устремлялась в низину… Споткнувшись в мокрой логовине, в ухабе с размешанной грязью, она снова медленно поднималась на увал. По бокам краснели крупные ягоды шиповника; на маленьких лужайках бледными глазками смотрели цветы. Все было ново, интересно. Сердце пощипывали грусть и радость.

Яков, сидя спиной к сыну, поклевывал. Он думал о прииске. Золото в Кривом логу было разбросано кустами.

«То пусто, то густо, а то нет ничего, — думал Яков, — пожалуй, тянет, а потом в пустяк затянет. Выворотишь карманы и опять… на отаву[2]. Душу выматывает! И не отказывает и не приказывает — как должно быть. Развернуться бы, а то старатель, как шаромыжник».

На прииске их встретил Ваня, пятнадцатилетний мальчик, худенький, с девичьим лицом и открытыми синеватыми глазами. Верхняя вздернутая губа открывала правильный ряд белых зубов. Светлорусые волосы волнистыми рядами раскинулись, прикрывая лоб и розовые мочки ушей. Синяя рубаха свисала с его узеньких плеч. Приисковые сапоги — «ботфорты» — были ему не по росту. Увидев Якова и Макара, он улыбнулся.

— Это кто, тятя? — спросил Макар.

— Работник.

— Работник, а маленький.

— Ну, мало что! Какой он маленький, во какой дылда растет. Ну, что, Ванюшка, делаешь? Никто здесь не был?

— Был щегерь.

— Ахезин?..

— Он!

— Что говорил?

— А ничего не говорил, только обошел, да вон там кол вколотил!

— Где-е? — беспокойно обводя глазами рудник, спросил Яков.

— Вот там, у шахты… и велел сказать, чтобы за этот кол не зарезаться. А если, говорит, орт есть, так завалить его.

— Да это с какого угару-то?