Лога - [16]

Кроме того, бывали драки на пруду речки Вогулки, возле медеплавильного завода. Там сражались «кержаки» с «зарешными».

И «кержаки» и «первочастные» отражали врага на два фронта. «Первочастные» дрались с «кержаками» и «хохлами», а «кержаки» с «первочаегными» и «зарешными». «Первочастные» своих противников называли «хохлами» и «кержаками», а «хохлы» и «кержаки» называли «первочастных», которые жили в центральной части Подгорного и состояли большей частью из бывших туляков и съезжего населения — «сизяками», потому, что среди «первочастных» некоторые носили брюки навыпуск.

У служащих было прозвище: «сдобные голяшки сизяк». Надо сказать, что «сдобные голяшки» тоже не уступали в боях.

Драки начинались с утра, по чистому льду, а самые большие бывали по праздникам.

Начинали маленькие ребята и подростки. Они надевали коньки, брали в руки клюшки, березовые балодки[4] и, разъезжая, посматривали на своих противников. Сходились все ближе и ближе.

Более смелые ребята выезжали на нейтральную зону и, щеголевато проезжая мимо врага, бросали вызов.

— Ну, что стали?.. Выходи!..

— Слабо!..

Летели палки.

Потом одна из сторон срывалась с места и, подняв клюшки, палки, с криком бросалась на противника.

— О-о!

— Берем!..

— Айда!..

— Дуй их!..

Противоположная сторона, чувствуя слабость, обращалась в бегство, а если была сильней, шла в контратаку.

К обеду появлялся холостяжник — взрослый молодняк, и бои принимали более серьезный характер. Тузили друг друга кулаками, били палками. Кого-нибудь оттесняли и, окружив, сваливали на лед, снимали коньки и отпускали на свободу.

К вечеру бой начинал принимать ожесточенный характер. С побитой стороны выскакивали на выручку бородачи и гнали противника. Но навстречу тоже выбегали мужики и на середине пруда или реки завязывалась жестокая битва. Она редко кончалась чьей-либо победой: чаще всего подоспевала полиция и разгоняла всех. Бойцы шли по домам, унося с ледяного побоища вывороченные скулы, ссадины и синяки.

Один раз, наблюдая с кержацкой стороны за боем, в котором участвовал его Макар, Яков почувствовал, что его бьет лихорадка, как прежде, когда он, подростком, участвовал в этих состязаниях.

«Первочастные» забирали господство над рекой. «Кержаки», загнанные в огороды, не смели выйти на лед. Яков увидел, как мальчуган, в серой шинели со светлыми пуговицами, подбежал к его Макаруньке и дал ему два увесистых тумака. Макар упал, взметнув вверх ноги.

Не помня себя, Яков подобрал полы яги и ринулся на лед. Из переулка выбежало несколько мужиков. Они с криком неслись на «первочастных».

Противники врассыпную помчались к своему берегу.

Размахивая широкими рукавами яги и нахлобучив покрепче шапку с ушами, Яков бежал по льду крича:

— Дуй их!.. Бей их!..

С противоположного берега выбежали человек пять навстречу. Когда расстояние между ними уменьшилось, Яков узнал среди них старика Малышенко.

Скоробогатов был с голыми руками. Видя, что старик, не соображая ничего, несется прямо на него с поднятым колом, он крикнул:

— Прохор Семеныч!.. Прохор Семеныч!..

Малышенко одичалыми глазами уставился на Якова.

— Яшка!.. Тьфу!

Он бросил кол.

— Ты чего это, опупел, что ли? — спросил Скоробогатов.

— Ну и ладно что огаркал, а то бы я в зарях-то оболок тебя.

— А ты чего, — живешь на Горянке, а дерешься с «сизяками» заодно?

— В гостях я тут, у зятя.

Возвращаясь с ледяного побоища, Скоробогатов говорил сыну:

— А ты бы взял этого, — в светлых-то пуговках да и огрел бы клюшкой, по башке бы его.

— Я и так, — хвастливо отвечал Макар: — как поддам, он у меня вверх тормашками.

— Я видел. Не ври-ка.

Каждый день Макар, приходя из школы, бросал в угол книжки и, взяв кусок хлеба, уходил на реку. Возвращался только к вечеру розовый, сияющий и рассказывал о боях.

Четыре года прошло для Скоробогатова попусту, несчастливо. Он исколесил по горам, речонкам, логам, но везде его встречала неудача. Что было нажито на Кривом логу, все исчезло. Часть он продал, часть проел, а часть «закопал в землю». Разведки вел в одиночку, а иногда — с Никитой Суриковым. Пускались они в дальние странствования верхом на одной лошади.

Макар за это время подрос. Он учился в школе, но к ученью «не радел» и даже стал прогуливать уроки. Несколько раз Якова вызывал учитель. А однажды Макар, придя из школы, решительно заявил:

— Тятя, возьми меня с собой робить. Не буду я больше учиться!

Якова это заявление обрадовало. Он давно ждал того времени, когда Макар подрастет и станет работником.

«И в самом деле. Куда нам быть шибко учеными? — подумал он. — Я — неграмотный, да живу не хуже других».

Чем больше он размышлял, тем более убеждался, что Макару пора приниматься за дело.

Работал Яков в это время на речке Тихой, далеко от Подгорного.

Выезд на рудник для Макара был каким-то праздником. Он всю дорогу неумолчно говорил с отцом. А когда приехали на рудник, он деловито обошел, осмотрел свои владения.

Яков не узнавал своего сына. Он стал выше, прогонистей. Черные длинные волосы, подстриженные в кружок, Макар забрасывал назад, обнажая широкий, квадратный лоб, под которым сверкали темнокарие, быстрые, умные глаза.

«Весь в дедушку Елизара», — подумал Яков, любуясь, как Макар проворно запасает дрова.