Литургические заметки - [3]

 Я познакомился с отцом Сергием в подмосковной Тарасовке в 1967 году, где тогда служил священник Александр Мень. Отец Сергий не афишировал своего священства — обычно ходил в мирской одежде. В рясе его можно было увидеть крайне редко. Небольшого роста, с седой, аккуратно подстриженной бородкой, лысый, подвижной, как ртуть, он проявлял неподдельный интерес к каждому новому знакомцу. В беседе всегда обращался на «вы», даже если говорил с ребенком. Возникало ощущение, что он наслаждается общением и, подобно Диогену, яростно ищет единомышленников. В воспоминаниях о нем ярко отмечена эта черта: «...когда Сергей Алексеевич появился в кругу близких нам людей, сразу стало очевидным существенное отличие его ото всех — каждый из этого круга стремился чем-то себя проявить — начитанностью, близостью к искусству, умением вести занимательную беседу, а Сергей Алексеевич ничем не хотел казаться, он просто оставался таким, какой есть, и при этом стал центром, к которому стремились все. Для себя Сергею Алексеевичу было необходимо одно богатство — общение с людьми, духовные контакты, без которых он тяжко страдал. Как-то в письме своему другу он написал: «...мне сейчас очень тяжело, я не могу жить без диалога». ...У всех, кто его окружал, он стремился пробудить жажду общения, его радовали возможности различных встреч, переписок, любой формы единения людей. Часто он повторял «люблю знакомить хороших людей». Стремясь вовлечь в круг духовной работы своих друзей и знакомых, Сергей Алексеевич составлял и рассылал сборники текстов различных выписок, называя их «домашняя проповедь». Эти краткие и емкие послания значили очень много» [2].

 Находясь в заштате, официально будучи лишенным возможности пастырства, не совершая храмовых богослужений, он все же оставался настоящим священником, «светом миру и солью земли» по словам Христа. В одном из воспоминаний метко подмечена главная его особенность: «Вспоминаю его первый визит (вот уж неподходящее слово!). Мы виделись до этого два раза, друзья уже уехали (речь идет о вынужденной эмиграции поэта Льва Друскина - С. Б.). Он позвонил: «Г. А. Здравствуйте. Я в Ленинграде. Вы дома? Сейчас к Вам приду». Я — суетиться, волноваться: «Давайте, я Вас встречу, еда, то-се». Встретить не дал. Пришел и тотчас же, в поношенной теплой одежде, маленький, румяный с мороза, очень аккуратный, сел на диван и стал говорить так, как будто мы всю жизнь дружили. Так бывало и потом, и я почти привыкла к этим неожиданным радостным звонкам. Но перед каждой встречей волновалась. Экзамен? Ревизия своей души перед ним? Нет, совсем не это. Это было волнение перед опытом, опытом счастливым, какие бы грустные дела мы не обсуждали. Сочувствие — желудковский термин. Оно было главной чертой его личности. Внимательность, проницательность его были необыкновенны, почти не от мира сего. Расспросит он тебя о твоих бедах, тягостных перипетиях, а потом, месяца через три, увидимся мы с ним: «Ну, как дела?» Начнешь напоминать ему, а он все помнит: «Вот вы тогда говорили то-то. А что потом было? Как тот? Как этот?» Как будто мы вчера прервались с ним на самом важном месте, а он все это время с нетерпением ждал, потому что ему это было действительно важно. А ведь сколько у него было таких, как мы, друзей и конфидентов!» (архив автора).

 В тот период в центре внимания столичной интеллигенции была организованная им переписка, позже получившая название «Христианство и атеизм». Когда осенью 1968 года, вынужденный срочно покинуть Москву, я впервые приехал к нему в Псков, то понял, как он был одинок и каким праздником для него были выезды в столицу. Осень, зиму и начало весны он жил один в половине деревянного дома на окраине Пскова с кошкой и собакой, которого иногда строго журил: «Полкан, Вы плохо себя ведете». Обстановка была аскетической — шкаф, одновременно служивший перегородкой, стол, пишущая машинка, книги и бумаги. Справа от входа стоял старенький радиоприемник, работавший от сети. Отец Сергий мастерски управлялся с ним. Советские «глушилки» в те годы работали исправно, поэтому радиопередачи «Свободы» или Би-Би-Си почти невозможно было слушать, но отец Сергий умудрялся их «ловить». Он мгновенно перенастраивал приемник на другой диапазон, как только начинала завывать «глушилка». Благодаря радиопередачам всегда находился в курсе последних событий. И все же чувствовалось, насколько тяготит его одиночество. Меня поразил его молитвенный угол — в центре большая икона Спасителя. По обе стороны висели десятки фотографий правозащитников, среди них были самоубийца чех Ян Палах, на видном месте — фото академика Андрея Сахарова. Прочитывая молитвенное правило, он молился за них. Меня принял радушно и я прожил у него несколько дней, пока не нашел работу. Потом, в течение двух лет, пока жил и работал в Псковской области, несколько раз в году наведывался к нему и каждый раз по-новому узнавал его.

 Регулярно слушая передачи радио «Свобода», он познакомился с циклом проповедей протопресвитера Александра Шмемана. Нам в столице не удавалось услышать их — глушилки работали на совесть и лишь изредка, где-нибудь под Москвой, сквозь вой и скрежет, улавливали лишь куски передач. В один из своих приездов в Москву отец Сергий заявил, что если ему помогут получить записи проповедей отца Александра, то он потратит оставшуюся жизнь на их перепечатку и распространение. В это время в Москве жил и работал сын отца Александра — Сергей Шмеман, с которым я иногда конспиративно встречался. Он был корреспондентом «Нью-Йорк Тайме» в России. Я передал Сереже просьбу отца Сергия. К сожалению, пояснил Сергей, проповеди отца были по большей части импровизацией, а пленки оставались на радио. И все же призыв отца Сергия был услышан спустя много лет — в 2000 году издательство «Паломник» выпустило в России сборник проповедей отца Александра Шмемана, составленный его сыном Сергеем. Ознакомившись с проповедями, я понял, насколько прав был отец Сергий — более глубоких и блистательных проповедей, кроме, быть может, проповедей отца Александра Меня, мне не приходилось читать. Проповедь — особый жанр. Важно ее слышать — когда она ложится на бумагу, то утрачивает слишком много. Одно дело, когда ты неоднократно слышал проповедника, уже ушедшего из жизни, помнишь его интонации и жесты. Перечитывая проповеди, в памяти всплывает когда-то виденное и помогает чуду воскрешения и сопереживания. Другое дело, когда ты не слышал проповедника — в этом случае, по большей части, проповеди мало трогают сердце. Протопресвитер Александр Шмеман исключение. Его проповеди сохранили свою глубину и остроту и на бумаге. Жаль, что большая часть их была утрачена на радио «Свобода».