Литературный призрак - [76]

Музыка стихла. Руди все еще нет. Малышка Няма, сытая и довольная, подходит, сворачивается клубочком у меня на коленях и засыпает, урча, пока я рассказываю ей о моих горестях.

*

Джером заваривает чай. У него отточенные движения, как у официанта. Руди опять опаздывает. Руди всегда опаздывает минут на сорок. Прекрасный летний день, время обеда. В нагретом воздухе здания и деревья на Васильевском колышутся, будто водоросли под водой.

— Чем пахнет этот чай?

Джером задумывается, прежде чем ответить.

— Не знаю, как это будет по-русски. По-английски мы называем «бергамот». Это цедра одной разновидности цитрусовых.

— Понятно. Чудесный запах.

Больше мне ничего не приходит в голову.

Джером протягивает мне чашку на блюдце и садится. Он прекрасно говорит по-русски, но я никогда не знаю, о чем с ним говорить.

— Этот фарфор — все, что осталось от былой роскоши, — говорит он. — Настоящий Веджвуд. Стоит бешеных денег, но с тех пор, как ваше общество сидит в дыре, за него и гроша ломаного не получить. Смотри не разбей.

— Ни разу в жизни не разбила ничего красивого.

— Охотно верю.

Джером встает.

— Поскольку наш Роберт де Ниро, наш новоявленный богач, чем-то занят, покажу свою мазню тебе одной.

Он выходит в соседнюю комнату, где у него мастерская, и я слышу, как он расчищает путь. В садике у Андреевского собора камфорное дерево купается в солнечных лучах. За мостом Лейтенанта Шмидта на Английской набережной строят новую гостиницу. Сегодня праздник, День героев, поэтому на лесах никого нет. Под окном раздается рев спортивного автомобиля и скрип тормозов.

— Похоже, это Руди. — Джером выглядывает в окно.

Квартира Джерома расположена в неплохом месте, хотя с моей, конечно, не сравнить. В те дни, когда дует северный ветер, сюда доносится запах с химического завода, но в остальном — очень недурная квартирка. Больше моей, если учесть мастерскую, в которую он никого не пускает. В гостиной главное место занимает огромный буфет. Он возвышается, как алтарь в кафедральном соборе. Подарок Леонида Брежнева. Дома у Джерома чище, чем у любой женщины. При этом он обходится без женщин — и не только в смысле уборки. Интересно, все англичане такие чистюли или только английские гомики? Во времена холодной войны Джером работал на нас шпионом. Заодно в Кембридже читал лекции по истории искусства. Вот уже седьмой год в России ему не платят пенсии за военные заслуги, а в Англии он объявлен в розыск как изменник. Поэтому он находится в очень стесненных обстоятельствах. Он мечтает издать мемуары, но бывшим шпионам, которые торгуют своими откровениями, нынче цена рубль за дюжину. Единственный его талант, который пользуется спросом на рынке, это умение копировать старых мастеров. Поэтому он и попал в нашу команду. Я замечаю коричневую кожаную летную куртку, которая, судя по размеру, не может принадлежать высокому тощему Джерому. Закуриваю. Пепельницы нет, поэтому приходится воспользоваться блюдцем. В соседней комнате заиграли на пианино.

Возвращается Джером, скидывает с картины покрывало и косится на мою сигарету.

«Ева и змей», только кисти не Лемюэля Делакруа, а Джерома… как его там. Не знаю фамилии. Смита, Черчилля. Сам Джером никогда мне особо не нравился, но его мастерство восхищает.

— Не представляю, неужели кто-то в состоянии заметить разницу! Даже позолота на раме внизу потерта.

— Ну нет, есть недочеты. Кракелюры не совсем получились, — возражает Джером. — И потом, в девятнадцатом веке знали секрет приготовления синей краски, который потерян, и ни за какие деньги Грегорского его не вернуть. Так что работа далека от совершенства. Но вполне сойдет. Когда заметят разницу, будет поздно.

— Над «Евой» ты работал в два раза дольше, чем над остальными.

— Так это ж тебе, голубушка, не русский авангард! Кандинский с точки зрения копирования под силу маляру. Измерил длину полосок, подобрал колер и шлепай на холст! Нет, Делакруа требует другого подхода… Я бы назвал это «труд любовного постижения». Будь моя воля, я бы поработал еще пару недель, но у Грегорского разыгрался аппетит — он требует от меня еще одной вещи до конца месяца. До смерти хочется прибрать оригинал к рукам, хоть ненадолго. А денег за него огребу — хоть «Титаник» со дна океана поднимай, хоть Бермуды покупай.

— Четверть Бермуд, — уточняю я. — Не забывай все делить на четверых.

— А ты знаешь, что Делакруа был другом Николая Первого? Император приглашал его расписывать собор Христа Спасителя, и он провел здесь несколько лет. Западный человек на службе у российского государства. Может, поэтому я так его понимаю.

Когда Джером начинает бормотать под нос, я чувствую себя совершенно лишней.

Условный стук в дверь. Я, вертя глазами в такт, жду, пока ритм достучат до конца. Все правильно. Но Джером все равно жестом выпроваживает меня на кухню и прикладывает палец к губам. Да, привычка перестраховываться — вторая натура.

— Открывайте, вы там! — орет Руди, как всегда. — Я продрог, как собака!

Джером облегченно вздыхает. «Продрог» — это значит, что Руди пришел один, не привел за собой хвоста и к его затылку не приставлен пистолет. «Холодрыга» означает «сматывайтесь через черный ход». Как это можно сделать с шестого этажа дома, в котором нет черного хода и даже пожарной лестницы, — уже другой разговор. Мальчики всегда будут играть в шпионские игры.