Литературный архипелаг - [45]

. К нашему удивлению, она читала не новые свои произведения, как Клюев или Белый, а взяла один из старых своих сборников и подряд читала из него. Чтение явно возбудило в ней чувство, что недаром она посвятила себя поэзии, что стихи ее живут! Ахматова принадлежала к группе акмеистов. Между акмеистами и символистами шла литературная борьба. Вождем символистов считался Блок, хотя сам он никогда не желал быть вождем какой бы то ни было поэтической школы. Он ощущал поэтическую стихию в себе как нечто охватывающее, нечто «накатывающее», как говорили хлысты, вне зависимости от литературных школ и направлений. Вот такое внимание к общему в различном и к индивидуальному различию в общем было одним из основных признаков нашего философского содружества с самого начала его возникновения. «Святой Дух хранит всех нас!» Этот основной принцип есть нечто более высокое, чем исторические события сами по себе, на данном этапе времени.

Когда называешь имена таких поэтов, как Белый, Клюев, Ахматова, Гумилев, имя Ольги Дмитриевны Форш, урожденной Комаровой, может показаться по значению не равным им. Ольга Дмитриевна вошла в русскую литературу с помощью Иванова-Разумника[362], но очень скоро получила признание таких далеких по взглядам от Разумника писателей, как Горький. Она была настоящим, как бы прирожденным членом нашего содружества. На свои художественные произведения она смотрела без особых претензий, не находя в них особых литературных заслуг, считая заботу о своих детях, Диме и Тамаре, более важным и значительным. Ольга Дмитриевна прошла через множество духовных разочарований не только в окружающих ее людях, но и в самой себе. В ней жил живой дух, который влек ее к служению чему-то высшему. Создавая образ художника Иванова, своих современников в книге «Сумасшедший корабль» или декабристов в «Одеты камнем», она с таким жаром, я бы сказал, с таким проникновением работала, что ее внутренний мир изо дня в день обогащался прямо у вас на глазах[363]. Как цыганка-гадалка, она могла разглядеть людей вокруг нее чуть ли не с первого взгляда и уловить в них то, что другие никогда бы и не предположили. Ольга Дмитриевна, как и ее соплеменница по матери, армянка Мариэтта Сергеевна Шагинян, относились к левонастроенной части интеллигенции, но, несмотря на это, обе они убедили нас выслушать на одном из наших полуоткрытых собраний произведение молодой княжны Гедройц, ее дневники, в которых она записывала, обладая литературным талантом, свои беседы с императрицей Александрой Федоровной[364]. Конечно, никто из нас не был монархистом, никто не был приверженцем погибшей царской семьи, но все мы, кроме двух-трех, глубоко верили в то, что убийство царской семьи не было и не могло быть ничем оправдано. Мы, восстающие против насилия, не могли примириться с казнью царей в России, так же как и королей в Англии или во Франции. Ольга Дмитриевна считала княжну очень талантливой и уверяла, что она очень ярко и правдиво изображает погибшую императрицу. Княжна Гедройц во время войны была сестрой милосердия в маленьком лазарете для офицеров в Царском Селе. Этот лазарет находился под особым покровительством императрицы. Александра Федоровна полюбила и привязалась к молодой сестрице, княжне Гедройц, и относилась к ней, несмотря на ее молодость, как к матери-игуменье. Княжна знала об императрице вещи, которые, вероятно, никому, кроме нее, не были известны. Императрица открыла княжне такие стороны своего характера, о которых никто не знал. И поэтому княжну Гедройц мучила совесть, что, если она не расскажет миру об этой христианской мученице, Александра Федоровна останется в памяти народа как ненавистная в России иностранка, покровительница Распутина, виновница ужасных кровопролитий, злой гений царя Николая Второго. И теперь, когда даже и след княжны пропал, я, может быть, последний из тех, кто помнит о впечатлениях и проникновениях молодой писательницы. В данном случае наше философское содружество явилось как бы архивом, хранителем фактов, записанных в дневнике молодой княжны, сводящихся к оправданию жены «царя-тирана», похожих чем-то на античную трагедию. Если это упоминание о княжне Гедройц — единственное, оно тем более непременно должно быть включено и подчеркнуто в отчете о деятельности Вольфилы.

Весной 20-го года впервые представилась возможность заинтересовать нашими идеями деятелей из-за границы. Из Англии тогда прибыла делегация профессиональных союзов, включавшая в свой состав представителей прессы и в их числе Бертрана Рассела[365]. Рассел, человек не чуждый нам по духу, математик, философ, общественный деятель, считался активным борцом за мир. И если бы нам удалось уговорить его прочитать доклад на нашем открытом собрании, это был бы очень важный прецедент. В совете Вольфилы мы решили, что стоит пригласить Рассела прочитать доклад на такую тему, как, например, «Логика и математика», или любую другую тему из его области. Но как найти Рассела и связаться с ним? Всех членов делегации, включая Рассела, поместили в особняке графа Капниста на Английской набережной