Литературный архипелаг - [120]

Шрифт
Интервал

К смарагдовой весне!
Стоит сосна смолистая
В вечерней черной мгле
И белая, и чистая
Вся молится земле.
А вздохи птиц протяжные
Твердят, зовут во сне:
«Кабы уж быть весне!»

IV. 1910

Я — один
Небо звездною страницею
Вновь открыто предо мной,
Взвились думы вереницею
Над задумчивой душой.
О, как прост узор созвездия,
Но затейлив как и строг!
Нет, на небе нет возмездия,
С неба нет к земле дорог.
Неба звездные сказания
Начертал лучом мороз.
Так не бойтесь ж наказания,
Знайте, нет святых угроз!
Небо хочет равнодушия:
Так морозен звездный свет!
Боже! Боже! Не нарушу я
Лучезарный твой завет!

VIII. 1910

«Мне снилась еле внятная...»
Мне снилась еле внятная
Мгновенная мечта,
Была в ней непонятная
Святая простота:
На море лодка бедная,
Как пена над волной,
Покачивалась бледная,
Залитая луной;
Под звездами несмелая
Неслася туч семья,
Неслась, как чайка белая,
Под тучами ладья;
А в той ладье таинственной,
Как призрак гробовой,
Плыл человек единственный
С поникшею главой.
Я видел: не касалася
Рука его весла,
И лодка направлялася,
Куда волна несла.
Все скованное думою,
Как медная медаль,
Лицо его угрюмое
Глядело зорко в даль.
И вдруг узнал я странника,
Жалея и любя,
Родных земель изгнанника,
Я в нем узнал… себя.
Я в даль глядел убогую,
Искал я берегов,
И ждал, и ждал с тревогою
Друзей или врагов[775].
По морю колыхалася
Спокойно, как всегда,
И зыбко улыбалася
В морской волне звезда[776];
Но с зоркостью напрасною
Глазами я блуждал
И с горечью бесстрастною
Напрасно встречи ждал;
Я паруса соседнего
Сыскать никак не мог:
Мой рок меня последнего
Заклял искать дорог.
Кто были — успокоились
На мглистом дне морском,
Кто будут — удостоились
Украситься венком.
А я в года пустынные
В пустынях господин —
Сгорю ли я, остыну ль я —
Узнает Он один!

IX. 1910

Повесть 27 лун[777]

Под белым стягом
Мы год и годы жили рядом:
Ты — под фатою белоснежной,
Невесты девственным нарядом,
Закрыв от мира лик свой нежный,
Я — в облаченьи мудреца,
В непроницаемом талите,
Провозглашал: Distincte! Clare!..[778]
И недвижим был лед лица.
Завороженная сиестой
Безделья сладкого, тиха,
О том не ведая, невестой
Жила ты в сердце жениха.
А он, пылая тайным жаром,
Все так же ясно, точно, мерно
Учил о том, как все неверно,
И билось сердце под талитом[779].
Так годы шли волнистым шагом,
Скользя над временем… У края
Неслась Ладья над Алым стягом,
Беспечно с бурями играя…

Гейдельберг

Молодость
Вот снова, как в старой сказке.
Над крематорием — тонкий дымок,
Серое здание в черной каске
Съежилось в бледный комок.
Проскользнула, шурша, машина,
Красноватый мигнул огонек,
Четко отпечаталась шина,
Гулко прогудел рожок.
В ослепших блесках асфальта
Последний сигнал зари,
Напевает где-то контральто:
Любишь меня — умри!
И, как в старой сказке, снова
Пламя, пепел, дым.
Не будет, не надо иначе,
Жить и сгореть молодым.

4.5.25

Насквозь
Окно у меня без шторы:
На столе у меня вино.
Пускай нескромные взоры
Все видят — не все ли равно?
На столе у меня записка,
Последнее слово: Прощай!
Над столом склониться бы низко,
Уронить бы слезу невзначай.
Да окно, окно-то без шторы,
А вдруг как заглянет она?
К чему слова укоризны?
Душа и без слез видна.
Жестокость
Вздрагивают плечи от неслышного плача,
И дрожишь ты вся дробной дрожью.
— Неужели, неужели не будет иначе?
И путаться… всегда по бездорожью.
Ты сжала платок посиневшей рукою
И закинула руку к изголовью,
И спросила снова, прошептала с тоскою:
— Это ли не называется любовью?
Любовью? Нет! Это называется несчастьем
И называется еще: судьбою.
Ты напрасно потрясаешь звенящим запястьем.
Счастье не берется с бою.
Баллада
Ко мне постучали в дверь
— Откройте! — Я открыл.
Старый скомандовал: — Руки вверх! Зверь! —
Я воздел руки к небу. Застыл.
Обшарили карманы. В письме
Я писал ей точно песню:
Нет мочи жить во тьме,
Решение мое ужасно…
На допросе спросили: — Почему же
Письмо осталось при вас? —
Я молчал. — Вам же хуже! —
Нависает последний час.
Я молчал. А что же сказать?
Что я убил по любви?
Что я рад смерть призвать
И прошлое потопить в крови?
Я молчал. Письмо я оставил себе
(И всего в нем десять строк),
Чтобы бросить вновь порочной судьбе,
Когда последний наступит срок.

6.V.25

Автосатира
Ты сидишь, растопырив ноги
И руки скрестив на груди.
Обжигают, мол, плошки не боги,
А если и боги — того и гляди…
Вознесешься и ты в поднебесье,
И ты воспаришь, как орел:
«Пусть я здесь, но не здесь я
И не я ль вездесущность обрел?»
Что верно, то верно, и верен
Доподлинно твой разговор.
Ты [нрзб.] не как все! Беспримерен!
Ну, совсем другой коленкор!..
Иль ты, отрицавший ступени,
И шаг, и движенье, и рост,
Предвосхитил всю радость терпенья,
Наступивши на собственный хвост?
Не ты ли из пальца-мизинца
Высосав всю мудрость пчел,
Нас одарил сладчайшим гостинцем
И нам басню, как быль, прочел?
Так сиди же, растопырив ноги,
И любуйся на седеющий пуп,
Понеже не бывает подмоги
Тому, чей корабль — мокроступ.

Приложение 3

На вторник 20 / X / 70

Горький

Имя Максима Горького было мне известно с ранних лет. Отец, приверженец виленского толка русско-еврейского Просвещения, нередко ссылался на Горького как на наглядное подтверждение того, что талмудическое предостережение против пренебрежительного отношения к беднякам и их потомству, какое от них произойдет, полностью сохранило свое значение и в «наше время» (начало нынешнего века). Таким образом, имя русского писателя, упоминавшееся все чаще наряду с именами Чехова и даже Толстого, стало для меня уже в детстве живым символом благочестивого демократизма и вместе с тем какой-то всечеловеческой правды. Мог ли я тогда, за отцовским «ветхозаветным» «старозаконным» столом, предвидеть, что меньше, чем через два десятилетия, мой жизненный путь приведет меня с берегов Западной Двины к встрече лицом к лицу с Алексеем Максимовичем в его квартире на Кронверкском в большевистском Петербурге.


Еще от автора Аарон Захарович Штейнберг
Две души Горького

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


Горький-политик

В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.


Школа штурмующих небо

Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.


Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.


Воспоминания

Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».


Моя жизнь

Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.


Дневник. Том 1

Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.