Литературный агент - [16]

— Вряд ли он пошел бы на преступление в этом доме: жильца «органам» несложно вычислить. Юлу не удивила открытая дверь, свеча, вино… То был, конечно, ее друг, имеющий ключ. Друг, с которым она решила порвать.

— И друг-убийца после вашего ухода ночью вернулся еще раз! Совсем ненормальный.

— А кто говорит, что он нормальный?.. Да и необязательно улики убрал убийца. Вчера мне показалось: из леса за мной наблюдают.

— Жуть! Столетняя старуха?

Я пожал плечами.

— Как вам такой сюжет: отец лишил дочь родного дома, и она сняла жилище в лесу, неподалеку от дачи. Там пахнет ее духами, хранится ее вино.

— Сюжет романтический, но… — Платон подумал, — имеет право на существование.

— Имеет. — Я кивнул на балкон напротив через двор. — Там тоже пьют бордо и пахнет «Опиумом».

— У Лады? — поразился Покровский. —

Опиум?

— Так называются французские духи. Она говорит, что Юла ей подражала.

— И Тихомирова ее за это зарезала!

— Не острите. Обстановка в пурпурной комнате отдает…

— Поэтикой Эдгара По? — вставил литературовед. — Помните тогдашний триллер «Маска красной смерти»?

Я кивнул.

— Так вот. Вещи в комнате не новые — не потрепанные, но бывшие в употреблении. Ну и по стилю… им не меньше десяти-пятнадцати лет.

— Вы так наблюдательны?

— Профессиональная привычка подмечать малейшие детали. В последние годы произошел облом традиций, юная девушка обставила бы комнату в ином духе. Возможно, обстановка осталась от прежнего жильца.

— Не понимаю, зачем снимать избушку в такой глухомани, имея прелестную двухкомнатную квартирку в центре…

Я перебил:

— Вы там у Юлы бывали?

— Да я б вам давно сказал. Кто-то… Джон Ильич говорил.

— По вашему впечатлению, могла у них быть любовная связь?

— Если мимолетная… По-моему, они оба на что-то серьезное неспособны. Потасканный субъект и пустая девчонка.

— Только не пустая, Платон! — запротестовал я. — Фантазии больные, не спорю, но создать в ее годы вымышленный мир…

— Мир антихриста, где все наоборот! — прогремел литературовед с такой страстью, что с крыши над нами сорвалась стайка стойких городских голубей.

Я искал среди подозреваемых шекспировского ревнивца или пушкинского завистника. Возможен ли их синтез, если можно так выразиться, в одном человеке? А почему бы нет!

— Как ваш «Ангел-Хранитель»? — осведомился я.

— Черт его знает, — пробормотал Покровский, отвечая, конечно, не на мой вопрос, а на свои какие-то мысли. — Тьфу ты! — спохватился. — Я про антихриста, а вы про что?

— Про ваш журнал. Название ко многому обязывает.

— Как-то года два назад меня внезапно осенило на рассвете: духовная брань необходима, иначе — смерть души. Вначале было очень тяжело, но постепенно обрелись свои читатели, свои спонсоры.

— А каково направление?

— Обличительное. Ведем полемику, освещаем литературные новинки — содомский мусор — с религиозной точки зрения.

— И вам это сходит с рук?

— Дьявол не дремлет. Случаются скандалы, даже приходилось судиться с наиболее одиозными авторами. Но поверьте, Алексей, игра стоит свеч.

— Вы писали про Юлию Глан?

— Неоднократно. С полного одобрения Старцева, кстати. Писал я сам.

Платон пригнулся, прикуривая очередную сигарету; а я вдруг увидел Маню с улицы под высокой, увитой плющом аркой в белом платье из кружев, просвечивающих на солнце, которое создавало бледно-золотой ореол из пышных волос вокруг головы ее.

Такой я увидел Маню впервые, и тот же Платон объяснил, кто она; я напросился на юбилей Старцева, где узнал о Юлии Глан и так далее. А прелестным прологом к мрачной драме было вот это «видение».

Она вошла в вечную тень нашего двора и потускнела, стала обычной (не «ангелом света» под аркой, но и не «душевнобольной» в окне терема). На редкость переменчивая внешность: то красавица, глаз не оторвешь — то так себе, не заметишь. Покровский проследил направление моего взгляда и произнес те же самые слова, что и три недели назад:

— Добродетельная девушка, кроткая, — и добавил: — Надо привлечь ее в журнал.

Я пошел оделся и отправился к Мане. После моего звонка за дверью прозвучало: «Кто там?» Назвался, она отворила, вдруг переменилась в лице… и лязгнул замок. Я так и застыл с напряженной улыбкой. Что это означает?

Нехорошие мысли закопошились… Внезапно дверь опять отворилась.

— Манечка, что с вами? — спросил я как можно ласковее, как у ребенка.

— Ой, простите, — она смутилась так, что вспыхнула, вмиг став красавицей. — Я не знаю, что со мной.

— Можно войти?

Мы прошли в комнату, где стоял телевизор и утреннее солнце угадывалось за пестрыми гардинами; уселись рядом в старенькие кресла и уставились на черный ящик Пандоры, словно ожидая, что загадочная героиня Гамсуна или Бергмана оживет вдруг в свечении экрана и скажет: «Блаженны нищие… Блеск!» Меня обожгла вспышка боли, душа болит. И я спросил резче, чем собирался:

— Вы ведь тогда от сестры узнали, что она выступает в «Русском Логосе»? — и развернулся вместе с креслом, чтоб видеть ее лицо.

— Нет.

— А от кого?

— Зачем вам знать?

— Понимаете, нас с Юлой кто-то преследует. (Маня побледнела.) Не пугайтесь так, но… я должен добраться до этого человека.

— Тот, кто сказал мне про «Логос», не преследует вас, ручаюсь. Назвать я его не могу.