Литературные первопроходцы Дальнего Востока - [12]

По поводу «опиумных войн» и британской восточной политики Гончаров высказывается предельно резко: «Английское правительство молчит… потому что многие стоящие во главе правления лица сами разводят мак на индийских своих плантациях, сами снаряжают корабли и шлют в Янсекиян. За шестнадцать миль до Шанхая, в Вусуне, стоит целый флот так называемых опиумных судов. Там складочное место отравы. Другие суда привозят и сгружают, а эти только сбывают груз. Торг этот запрещён, даже проклят китайским правительством: но что толку в проклятии без силы? …Английское правительство оправдывается тем, что оно не властно запретить сеять в Индии мак, а присматривать-де за неводворением опиума в Китае – не его дело, а обязанность китайского правительства». Ещё о британцах: «Бесстыдство этого скотолюбивого народа доходит до какого-то героизма, чуть дело коснётся до сбыта товара, какой бы он ни был, хоть яд!» Шанхай, по данным Гончарова, к середине XIX века уже превзошёл по обороту такие порты, как Гонконг, Кантон[165] и Сидней, выйдя на второе место в мире после Калькутты: «А всё опиум! За него китайцы отдают свой чай, шёлк, металлы, лекарственные, красильные вещества, пот, кровь, энергию, ум, всю жизнь». Далее: «Обращение англичан с китайцами, да и с другими, особенно подвластными им народами, не то чтоб было жестоко, а повелительно, грубо или холодно-презрительно, так что смотреть больно. Они не признают эти народы за людей, а за какой-то рабочий скот, который они, пожалуй, не бьют, даже холят, то есть хорошо кормят, исправно и щедро платят им, но не скрывают презрения к ним. К нам повадился ходить в отель офицер… Его звали Стоке; он беспрестанно ходил и в осаждённый город (осада Шанхая – один из эпизодов восстания тайпинов. – В. А.) и в лагерь. Мы с ним гуляли по улицам, и если впереди нас шёл китаец и, не замечая нас, долго не сторонился с дороги, Стоке без церемонии брал его за косу и оттаскивал в сторону. Китаец сначала оторопеет, потом с улыбкой подавленного негодования посмотрит вслед… Англичане… на их же счёт обогащаются, отравляют их, да ещё и презирают свои жертвы!» И ещё одно гончаровское описание английских моряков – авангарда человеческой породы, так или иначе захватившего полмира: «Пришло с улицы несколько английских шкиперов: что за широкоплечесть! что за приземистость! ноги, вогнутые внутрь или дугой наружу. Они вчетвером, как толпа буйволов, прошли по галерее мерно, основательно, так что пол заходил ходуном. Посмотришь ли на индивидуума этой породы спереди, только и увидишь синюю, толстую, суконную куртку, такие же панталоны, шляпу и под ней вместо лица круг красного мяса, с каймой рыжих, жёстких волос, да огромные, жёсткие, почти не разжимающиеся кулаки: горе, кому этакой кулак окажет знак вражды или дружбы!»

При всей критичности по отношению к Британии Иван Гончаров был убеждён в неизбежности вестернизации и скорого открытия азиатских стран миру. Вот о Китае: «Нельзя было Китаю жить долее, как он жил до сих пор. Он не шёл, не двигался, а только конвульсивно дышал, пав под бременем своего истощения… Вы знаете, что сделалось или что делается с Индией; под каким посевом и как трудно возрождается это поле для новых всходов, и Египет тоже. Китай дряхлее их обоих и, следовательно, еще менее подаёт надежды на возрождение сам собой». Вот о Корее: «Что может оживить эту истощённую почву? какие новые силы нужно, чтоб вновь дать брожение огромной, перегнившей массе сил?.. Работа начинается, но трудная и пока неблагодарная. Она началась выбрасыванием старых, сгнивших корней, сорных трав». О корейцах: они «ещё не научены опытом, не жили внешнею жизнью и не успели выработать себе политики. Да лучше если б и не выработали: скорее и легче переступили бы неизбежный шаг к сближению с европейцами и к перевоспитанию себя… Всего бы удобнее завязывать сношения с ними теперь, когда они ещё не закоренели в недоверчивости к европейцам и не заперлись от них и когда правительство не приняло сильных мер против иностранцев и их торговли».

Перевоспитываться, как видим, должны все, кроме самих европейцев.

О Японии: «Пришёл… черёд практически решать вопрос: пускать или не пускать европейцев, а это всё равно для японцев, что быть или не быть. Пустить – гости… принесут свою веру, свои идеи, обычаи, уставы, товары и пороки. Не пускать… но их и теперь четыре судна, а пожалуй, придёт и десять, все с длинными пушками… И пустить нельзя, и не пустить мудрено… Им ничего больше не остаётся, как удариться в слёзы и сказать: “Виноваты, мы дети!” – и, как детям, отдаться под руководство старших. Кто же будут эти старшие? Тут хитрые, неугомонные промышленники, американцы, здесь горсть русских: русский штык, хотя ещё мирный, безобидный, гостем пока, но сверкнул уже при лучах японского солнца… Если не нам, то американцам, если не американцам, то следующим за ними – кому бы ни было, но скоро суждено опять влить в жилы Японии те здоровые соки, которые она самоубийственно выпустила, вместе с собственною кровью, из своего тела, и одряхлела в бессилии и мраке жалкого детства». Ещё одна характерная фраза о японцах: «Если падёт их система, они быстро очеловечатся».