Литературная рабыня: будни и праздники - [4]
Но в конце концов я сообразила, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Так появились в моей жизни бывший поэт Томилин; Почти-олигарх со своей нефтяной не трубой, конечно, а так, фактически соломинкой для коктейля; восточная певунья поневоле Айдан, заброшенная судьбой на российские просторы; некогда моя соотечественница Каталина Гарсия, решившая любой ценой сделать писательскую карьеру…
Вольно или невольно они стали частью моей жизни. И я благодарна им за это.
…Звучание саркофага поменялось. Он взвыл, как реактивный самолет на взлете, погрохотал страшно, потом что-то хлопнуло, и все затихло. Видно, мы преодолели звуковой барьер. А может, заодно и световой. Потому что время потекло вспять, и я, выскочив из подземного перехода на «Пушкинской», оказываюсь в послегрозовом московском полдне середины июля.
По левую руку от меня стоит, мрачно опустив голову, Пушкин, больше похожий на обреченного оперного Ленского в сцене дуэли. А по правую руку раскинулся шумящий и сверкающий кронами Тверской бульвар.
Три минуты быстрым шагом вниз по бульвару под тяжелым, в себя обращенным взглядом Солнца русской поэзии и вот – тенистый дворик Института. Я приехала сюда поступать.
Сейчас я войду в ворота и увижу будущую знаменитую писательницу и феминистку. Точно. Она. Худенькая, нежно-кудрявая, прелестная, идет мне навстречу по аллее от главного корпуса. У нее карие смеющиеся глаза. И чем-то она напоминает цветаевскую Сонечку Голлидэй, ту ее прикрепленную к зеркалу фотографию, которую, спустя два года, я увижу в пятнадцати минутах ходьбы отсюда, в старой коммунальной квартире в Борисоглебском переулке. Потом там будет музей.
Мы что-то долго вместе не можем найти. Наконец оказываемся на первом этаже знаменитого Дома Герцена, ставшего с годами как бы псевдонимом булгаковского Грибоедова. Все предельно взволнованы. Поговаривают о каких-то списках и о том, каким блатом надо было вовремя заручиться, чтобы поступить в эту всесоюзную централизованную кузницу литературных кадров. За этими переживаниями собственно экзамены стерлись из моей памяти.
На нашем курсе москвичей не много. В основном это писдети. В смысле дети писателей. Причем довольно известных. Неужели писательский дар передается по наследству так же, как музыкальный? Стали же у Баха все сыновья музыкантами.
Впрочем, писдети оказались нормальными ребятами. И на семинарах, где обсуждаются последние по времени стихи, проза или критические обзоры, мы за милую душу прикладываем друг друга мордой об стол. И никто не обижается.
И если по наследству талант, может, и передается, то половым путем – точно нет. Это с уверенностью естествоиспытателя сообщил нам на лекции один из наших продвинутых преподавателей, невысокий и тихо-улыбчивый, тот, который любит пространно порассуждать на тему вечности как баньки с пауками.
Вообще, наши преподаватели не устают нас поражать. Один шпарит с кафедры запрещенного Набокова, другой цитирует только в списках гуляющий Серебряный век, третий раскрывает совсем уж нетривиальную информацию из отечественной истории… И это в застойную, формалином пропахшую первую половину восьмидесятых, под колпаком у КГБ (еще бы не быть самому, можно сказать, идеологическому вузу страны не под колпаком). Странное, странное время…
Но главное – впереди еще вся так прекрасно начавшаяся жизнь, впереди еще солнце, май, Арбат, любовь, и охапки влажной после дождя утешительницы-сирени… И это волшебное ощущение, что все происходит так, как мечталось, а что пока не происходит, обязательно произойдет…
После лекций писдети стайкой и порознь уходят в свои дома на набережных или едут в ближайшее Подмосковье, то, что в двадцати минутах езды от Киевского вокзала, где посреди намоленного (но не их отцами-писателями) простора под соснами покоится Поэт.
Просто москвичи отправляются по своим просто домам. А прочая негордая публика едет на троллейбусе № 3 в общежитие, северная сторона которого смотрит на Останкинскую башню, на этот межпланетный космический корабль, который все никак не может взлететь. И так день за днем. Наверное, поэтому периодически взлетают, точнее, вылетают из окон сами обитатели общежития. Ведь у них нет проблем с горючим. И, что удивительно, эти полеты иногда заканчиваются успешно.
Останкинская башня становится неизменным фигурантом опусов обитателей общежития. Башня в дождь. Башня в снегопад. Башня, освещенная солнцем. Башня в тумане. Башня как фрейдистский символ… Сезанн со своей горой Сен-Виктуар просто отдыхает.
Первые два курса народ живет интенсивной лирической жизнью, пытаясь, не щадя живота своего, опровергнуть постулат тихо-улыбчивого преподавателя о том, что талант не передается половым путем. Еще как передается!
Иногда кажется, что все эти страсти вспыхивают, пылают и гаснут только для того, чтобы обожаемый мэтр значительно поднял во время семинара бровь и пробормотал, впрочем неизвестно что имея в виду: «Ну-ну, недурственно…» А потом, словно проснувшись, грозно повысил голос: «Только что это у вас там, голубчик, за рифмочка во второй строфе? Да и с ритмом ерунда какая-то…»
Люба давно уже не смотрела на небо. Все, что могло интересовать Любу, находилось у нее под ногами. Зимой это был снег, а если вдруг оттепель и следом заморозки◦– то еще и лед, по весне – юшка из льда и снега, осенью – сухая листва, а после месиво из нее же, мокрой. Плюс внесезонный мусор. Было еще лето. Летом был все тот же мусор из ближней помойки, растасканный за ночь бездомными собаками (потом конкуренцию им составили бездомные люди), на газонах бутылки из-под пива (а позже и пивные банки), окурки, сорванные со стен объявления и собачье дерьмо.
Повесть «Любовный канон» – это история любви на фоне 1980—1990-х годов. «Ничто не было мне так дорого, как ощущение того тепла в груди, из которого рождается всё, и которое невозможно передать словами. Но именно это я и пытаюсь делать», – говорит героиня «Любовного канона». Именно это сделала Наталия Соколовская, и, как представляется, успешно. Драматические коллизии Соколовская показывает без пафоса, и жизнь предстает перед нами такой, какая она есть. То есть, по словам одной из героинь Франсуазы Саган, – «спокойной и душераздирающей одновременно».С «Любовным каноном» Наталия Соколовская стала лауреатом Премии им.
«…Схваченный морозом виноград был упоительно вкусным, особенно самые промороженные ягоды, особенно когда они смешивались со вкусом слез. Анна знала – не всякому счастливцу дано испробовать это редкое сочетание»«Сострадательное понимание – вот та краска, которую Наталия Соколовская вносит в нынешний «петербургский текст» отечественной литературы. Тонкая наблюдательность, необидный юмор, легкая и динамичная интонация делают ее прозу современной по духу, открытой для живого, незамороченного читателя» (Ольга Новикова, прозаик, член редколлегии журнала «Новый мир»).В оформлении обложки использована работа Екатерины Посецельской.
В больничный двор Латышев вышел, когда стало смеркаться. Воздух был свежим и горьким. Латышев ступил на газон, поворошил ботинком прелые листья. Пронзительный, нежный запах тления усилился. Латышев с удовольствием сделал несколько глубоких вдохов, поддался легкому головокружению и шагнул за ворота…
Славик принадлежал к той категории населения, для которой рекламки возле метро уже не предназначались. Бойкие девушки и юноши протягивали направо-налево листочки с информацией об услугах и товарах, но Славика упорно игнорировали. Точно он был невидимкой. Ничего странного для Славика в этом не было. Он знал, что лично его – нет. И не обижался…
Говорила Лопушиха своему сожителю: надо нам жизнь улучшить, добиться успеха и процветания. Садись на поезд, поезжай в Москву, ищи Собачьего Царя. Знают люди: если жизнью недоволен так, что хоть вой, нужно обратиться к Лай Лаичу Брехуну, он поможет. Поверил мужик, приехал в столицу, пристроился к родственнику-бизнесмену в работники. И стал ждать встречи с Собачьим Царём. Где-то ведь бродит он по Москве в окружении верных псов, которые рыщут мимо офисов и эстакад, всё вынюхивают-выведывают. И является на зов того, кому жизнь невмоготу.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
20 июня на главной сцене Литературного фестиваля на Красной площади были объявлены семь лауреатов премии «Лицей». В книгу включены тексты победителей — прозаиков Катерины Кожевиной, Ислама Ханипаева, Екатерины Макаровой, Таши Соколовой и поэтов Ивана Купреянова, Михаила Бордуновского, Сорина Брута. Тексты произведений печатаются в авторской редакции. Используется нецензурная брань.