Литературная Газета, 6628 (№ 03-04/2018) - [31]

– … так же, как и писатель.

– Проходим под маркой – самозанятый человек. В силу нынешних параметров нашего существования искусство – увы! – изобразительное искусство занимает очень малый процент, и со стороны властных структур воспринимается, как нечто необязательное. Когда власти в Перми поддерживали, так сказать, эксперименты, получилась ситуация, похожая на ту, что с Серебренниковым. Надо понимать, что поддерживать. Приходит время осознания. Собираются сделать закон о культуре, не знаю, насколько это поможет. Художник достаточно автономен, сам процесс творчества очень увлекателен, каждый всегда может своё творение ну хоть соседу показать. Раньше даже была система, когда художники выставлялись просто в квартирах. Потом вошли во вкус, пришло время жестов, бульдозерных выставок и всего прочего, к искусству имевшего мало отношения, а больше к политике. Художник самодостаточен именно в процессе и всегда может предметно выставить своё творение перед глазами.

Пример. Был в предвоенные времена такой великолепный график Михаил Ксенофонтович Соколов, он начинал как футурист, а потом развился в очень большого мастера, и его где-то перед вой­ной посадили. И он писал письма из лагеря, и делал в них маленькие зарисовочки, причём ничего у него не было под рукой, рисовал спичкой, а в качестве белил использовал зубной порошок, и создавал маленькие шедевры. Удивительно, даже в лагерных условиях была потребность создавать какую-то гармонию. То есть ничего у художника отнять нельзя, если он хочет что-то сказать. Если художник действительно погружён и способен создать свой мир, он свободен изначально, и жизни ему нет, если он этого не делает. Поэтому нытья, что кому-то что-то мешает быть свободным, я не выношу. Тут точка моего абсолютного несовпадения с теми, кто ноет с давних времён о том, что кто-то перекрывает им кислород.

– И заключительный, новогодний, вопрос к вам, как к давнему читателю «ЛГ». Какие у вас пожелания нашей газете, может быть, есть замечания, что нам нужно изменить в новом году?

– Но это касается не только газеты, всех нас касается: больше правды и профессионализма! Иногда скучновато какие-то темы у вас преподносятся. Желаю ощущения естественности в том, что вы пишете, чтобы журналистов вёл не какой-то заказной интерес, не идеологема, которой обязательно надо следовать, а что-то на самом деле интересное и волнующее множество читателей.

Выжить любой ценой

Выжить любой ценой

Общество / Настоящее прошлое / Память

Первый раз Анатолий Беляев взял в руки баян в блокаду

Теги: Великая Отечественная , Ленинград , блокада , воспоминания

18 января исполнилось 75 лет со дня прорыва блокады Ленинграда

Мы с ребятами играли во дворе, когда одно из окон на третьем этаже резко распахнулось и весь двор услышал истошный вопль нашей соседки: «Война!» По телу прошла противная дрожь, как будто я нутром ощутил весь ужас предстоящего.

Взрослеть пришлось быстро

В тот грозный год я перешёл в третий класс. Перед войной отцу дали на Фонтанке в большой коммунальной квартире 14-метровую комнату. Громадный мрачный коридор, кухня на 11 семей, единственный туалет. Всю блокаду мы прожили там.

В сентябре немцы разбомбили знаменитые Бадаевские склады. После этого в магазинах как-то быстро всё стало исчезать. Мать старалась что-то придумать, чтобы нам с братом Валерием, которого угораздило родиться в феврале 1941 года, было не так голодно. Бадаевские склады ещё горели, когда мы с матерью оказались там и пытались собирать расплавленный сахарный песок, перемешанный с грязью. Потом кто-то сказал, что на Средней Рогатке в поле остались кочерыжки от капусты. Конечно, мы отправились и туда.

Всё чаще будоражил нервы леденящий вой сирены. Поначалу жильцы дружно спускались в бомбоубежище – «спасительное» подвальное помещение находилось прямо перед нашим подъездом, в торце соседского дома. Но скоро все привыкли к ору сирены, и стало казаться, что безопасно будет и в какой-нибудь нише или сводах старого коридора. В один из дней, когда защёлкали зенитки, я и двое соседских ребят решили забраться на чердак – оттуда видно далеко вокруг. На чердаке всё было готово к приёму воющих «подарков» с неба: лопаты, пожарные топорики, огромные щипцы, песок…

Нам «повезло» – после характерного монотонного зудящего звука раздался нарастающий вой и, пробив крышу, в нескольких метрах от нас в песок уткнулся небольшой сигарообразный кусок металла, из которого с шипением вырывались тонкие языки сине-белого пламени. Это было похоже на фейерверк. Мы какое-то мгновение заворожённо наблюдаем за этой картиной. Но через несколько секунд срываемся с места и, присыпав «зажигалку» песком, как учили взрослые, хватаем щипцы и общими усилиями через чердачное окно сбрасываем её во двор. По крыше барабанят осколки зенитных снарядов, но мы на это не обращаем внимания – нас распирает от гордости. Шутка ли – сами разделались с «зажигалкой»!

Ночью зенитки грохотали особенно яростно, видимо, фашистским самолётам удалось прорваться к центру Ленинграда. Я проснулся от сильного толчка, чуть не сбросившего меня с постели. Три мощных взрыва сотрясли наш дом. Где-то совсем рядом посыпались стекла. Наш пятиэтажный дом качнулся и, казалось, должен был рухнуть, но всё неожиданно стихло. Утром, спустившись, как обычно, во двор за водой (водопровод в квартире уже давно не работал), я увидел страшные итоги этой ночи. От соседского дома осталась одна стена с нелепо висящими в воздухе распоротыми комнатами да гора кирпичных обломков, перекорёженных металлических прутьев и перебитых балок. И, как монумент, возвышался над всем этим кусок лестницы, уходящей куда-то в небо. Специальная команда разбирала этот страшный холм, вытаскивая из-под обломков тела жильцов, погибших в собственных постелях. Их было 128…