Литературная Газета, 6627 (№ 01-02/2018) - [40]

Стальные перстни и кресты

Удары страшные наносят

С неимоверной высоты.

А Александр ещё был молод…

Как победил их на Неве?

Шлем немца, надвое расколот,

Валялся в ледяной траве.

Потомок короля Артура

Лежал у православных ног,

И арбалетную «бандуру»

Из-за спины достать не мог.

А после принял он присягу

На верность Родине моей,

Мальтийский крест содрал со стяга

И бросил в гущу тополей.

И в белорусские болота

Пошёл с татарами вперёд,

За ним вставала дружно рота,

А под Берлином – только взвод.

А внук его позавчера

В Чечню поехал умирать,

В Лубянском храме до утра

Молилась рыцарская рать.

Но страх мелькнёт в моём зрачке,

Сначала будет невдомёк,

Когда в нью-йоркском кабаке

Мне сицилийский паренёк,

Сдавая карты, на руке

Стальной покажет перстенёк.

***

Мы научимся читать газеты в барах,

Подбирать под галстуки носки,

Но вот от проблем, больных и старых,

Не уйдём в объятиях тоски.

Хочется любить американцев,

Это их стремление вперёд...

И обидно мне, что за засранцев

Держит их весь мой родной народ.

У меня друзья есть на чужбине,

Смотрят Си-эн-эн и Эй-би си,

С гадким чувством западной гордыни,

Смотря, смотрят, Господи спаси.

Вспомним, братцы, Сакко и Ванцетти,

Вспомним развесёлый Первомай,

Где американолюди, словно дети,

Делят пролетарский каравай.

Вспомним Джимми Хендрикса, приятель,

Как он пел, гитару целовал...

Этого бы добрый настоятель

Покрестил и перевоспитал.

Хочется любить американцев,

Это их стремление вперёд...

И обидно мне, что за засранцев

Держит их весь мой родной народ.

Восток

Сливая музыку и слово

В испепеляющий расплав,

Восток из олова такого

Штампует цезарей держав.

И над землёй взлетает бита,

Идут угрюмые войска,

Рождается Бхагаватгита

Из крови, снега и песка.

Арджуны лошадиный глаз,

Его недрёманное око,

Поднявшись из-за гор Востока,

Тридцатый век глядит на нас.

А тут весёлый человейник,

Как будто бы живёт без жертв.

Растим компьютерный репейник,

Земле порвав центральный нерв.

И ты, забыв, что ты солдат,

И впав в бессовестное детство,

Всё крутишь голову назад,

Как трус, пытаясь оглядеться.

А перед нами Гиндукуш,

Стихи Руми, стихи Бабура…

Такая знойная культура,

Такой великолепный куш!

Китай

А круг замкнулся на Китае,

А там такая тишина,

По каждой улочке Шанхая

Идёт Великая стена.

На каждом рисовом болоте

Стоят куски огромных стен,

Вы долго здесь не проживёте,

Всю душу не отдав взамен.

И не признавший их порядки,

Великий не узнав закон,

С китайцами играет в прятки

Очередной наполеон.

И если воля Чингисхана

Могла держать Китай в плену,

Не может новая сутана

Накрыть коварную страну.

Монгол споткнулся о китайца,

Китаец спас Святую Русь.

Но с ним попробуй побратайся,

Китайцев нет. Я их боюсь.

И на окраинах Тибета

Сел обессилевший монгол,

Конца пути-дороги нету,

Хоть полстраны сажай на кол.

Лишь гималайский горный сахар…

Китайца победить нельзя.

Не знают жалости и страха

Его покорные глаза.

Ясным днём и тёмной ночью

Ясным днём и тёмной ночью

Литература / Портфель ЛГ / Проза

Теги: Виктор Перегудов , проза

Святочный рассказ

Виктор Перегудов

Как часто, хоть и не всегда – не в каждой жизни – бывает, после детства прошло много лет. Очень много. Редко кто, давно уехав, часто навещает родные места. Я вот приехал. Пошёл искать то, что после разлуки находим только в родных местах. Пошёл на кладбище. Там они собрались, друзья детства, родственники (раньше у людей, знаете, много родственников было), соседи – иные и забытые уже совсем, и вдруг узнаваемые по портретам на скромных памятниках из искусственного камня с мраморной крошкой.

Как я побывал там у своих, у мамы и брата, которому страшный выпал смертный час – на пожаре в своём доме, про то я писать не хочу. К суровым своим годам я иногда сентиментален. Могу растрогаться до боли, когда надо вроде бы окаменевать.

Нашёл я там и друга детства Федю, по какому-то наитию. Дело-то было зимой, в начале января, в самые вот эти ледяные стеклянные морозы, да ещё у нас там всё было неимоверно снегом завалено, потому не до каждой нужной могилы я добраться мог, и одну из них просто случайно увидел. Натолкнулся взглядом на овальную, на камне, бедняцкой золотой канителью обвитую фотографию с двумя датами да фамилией с двумя буквами. Ну, здравствуй, Федя.

– Здравствуй, – говорит.

– Что, Федя, рано сюда собрался? – я спросил.

– Да хватит, пожил. Насладился, – он мне ответил.

Ладно, думаю, ещё не вечер.

Это роковая была мысль. Вечера у нас на реке бывают зимой неописуемые: алого небесного свечения, потом небо на западе багровым наливается, и скоро над головой и над всем миром лишь чёрное внимательное небо с шевелящимися мохнатенькими звёздами; иная вдруг сорвётся с места…

Сдуру, сдуру собрался я на реку в вечереющее сияние – и пошёл ведь искать сам себя: я помнил, как ватагами ходили мы детьми туда именно что вечером – костёр жечь на льду, сухой камыш палить. С гулом горит.

Когда ещё сюда приеду, ждать другого раза не стану – пойду, решил. Я тепло оделся, сверху шапка из лисы, снизу настоящие деревенские валенки – жена любимого моего племянника – крестника моего любимого, не разрешила в зимних сапогах идти. А ведь тёплые они – если на остановке в Москве стоять.