Литературная Газета, 6621 (№ 46/2017) - [17]

– Как тебя Бог надоумил? – удивлялась соседка.

– Я только снег у оконца разгребла, разом почуяла, что неладно что-то. И побежала к вам.

Мы долго ещё рядком лежали на снегу. К вечеру нас внесли в избу, уложили на пол, подстелив солому, и стали отпаивать молоком. Потом затопили печь, поставили варить картошку и сели возле Марии Михайловны.

– Не тужи! Не дадим помереть, – заверяла письмоноска. – Раз уж твоя смертынька прошла стороной, то теперь не скоро возвернётся.

– Весной огород вспашем, – вселяла надежду хозяйка, – картошку посадим, и будешь жить!

– А нет письма-то? – со слабой надеждой спросила Мария Михайловна.

– Не заботься, – отмахнулась собеседница, – как придёт, сама принесу. Не гоняй мальца!

Поздним вечером при свете керосиновой лампы мы ели рассыпчатую картошку с молоком. Я несколько раз подливал в миску холодного молока, чтобы не обжечься горячей картошкой.

Вдруг Гера насупился, а потом накинулся на меня:

– Сам ешь! – плаксивым голосом закричал он. – А Дамке?..

Я словно проснулся: картошки в чугуне уже не было. Мне стало стыдно. Я, конечно, ел быстрее и больше их, не вспоминая о собачке.

– Мы сейчас ей отнесём, – схватил я кринку, но молока в ней не осталось.

Я собрал все остатки картошки, крошки, выплеснул несколько капель молока, и мы отправились в пристройку. Присев возле норы, куда обычно я заталкивал собачку, мы наперебой стали вызывать нашу любимицу.

– Дамочка, Дамочка, – чуть не плакала Эллочка, сложив на груди ручки.

– Дамка, Дамка, – виноватым голосом повторял я.

– Да-амочка, Да-амочка, – взывал Гера.

Но собачка не откликалась. Не услышав шороха и не увидев шевеления соломы, я подумал, что она убежала, как только мы перестали её кормить. Оставив глиняный черепок на случай, если Дамка прибежит, мы ушли в избу.

На следующий день письмоноска принесла «за так» пол-литровую банку топлёного масла и велела Марии Михайловне пить по ложке натощак, а через пару дней пришла с общипанной курицей, сварила её в чугуне, напоила Марию Михайловну бульоном и наказала пить его по стакану три раза в день.

Хозяйка притащила на салазках мешок крупной картошки, и мы зажили.

Мария Михайловна выпила куриный бульон, мясо досталось нам, а косточки мы отнесли Дамке, где стоял черепок с замерзшим молоком и картошкой.

Пурга улеглась. Погода установилась тихая, морозная, солнечная.

Выпив половину масла, как советовала почтальонша, Мария Михайловна медленно начала набирать силу: она уже поднималась с топчана и бродила по избе, а спустя несколько дней уже топила печку и готовила еду.

Я без особого желания пошёл в школу, а Элла и Гера остались у Марии Михайловны на посылках.

Каждый вечер Мария Михайловна вздыхала, вспоминая мужа, и печалилась, что долго нет ответа.

Жив ли он? – задавала она этот горький вопрос. – Значит, что-то неладно с ним, – сокрушалась она.

Перед Днём Красной Армии Мария Михайловна решила навести порядок в избе и в пристройке. Она складывала кучнее разбросанную солому, я расчищал проход от снега, а Гера и Элла подбирали в кучку разные веточки и палочки. Неожиданно Мария Михайловна ойкнула и с опаской взглянула на нас. Мы все подбежали к ней, ожидая что-то увидеть...

Мария Михайловна поняла, что без объяснений не обойтись, и подняла пласт соломы:

– Дамка уснула, дети.

Я увидел нашу любимицу с пучком соломы в согнутых передних лапках. Было такое впечатление, что она цеплялась за солому, пытаясь выбраться из норы. Мне казалось, что она вот-вот подпрыгнет и, радостно повизгивая, будет стараться лизнуть нас своим шершавым язычком.

– Ой! – испуганно вдохнула Эллочка.

– Тихо, – сказала Мария Михайловна.

Гера начал тыкать меня кулаком в бок и приговаривать:

– Жадина! Жадина! Это ты съел её картошку...

Дамку было жалко, но когда я ел ту картошку, она уже уснула.

– Когда она проснётся? – спросила Эллочка.

– Тихо. Пусть спит, – ответила Мария Михайловна.

На улице с каждым днём теплело. Снег на солнце становился водянистым.

Восьмого марта к нам пришла почтальонша. В кармане у неё торчала бутылка красного вина, под мышкой – круг конской колбасы, а в руке она держала банку топлёного масла.

Выпив почти всё вино сама, она несколько раз поздравляла Марию Михайловну с праздником и на все лады расхваливала её за стойкий ленинградский характер. Она много раз принималась её целовать, что-то начинала говорить, обнимала, объяснялась в любви и, наконец, призналась, что в тот день, когда откапывала нас и откачивала, приходила с извещением. «Вот только сказать тогда не решилась, слаба ты была, Мария», – призналась письмоноска.

– Ты это о чём? О каком извещении? – насторожилась хозяйка.

– Да о справке об этой! – отмахнулась почтальонша.

– Говори толком, что ты душу терзаешь!

– Да о похоронке я, будь она проклята...

– Что ты говоришь?! – закричала Мария Михайловна. – Нет! Не-ет!! Не может бы- ыть!

– Вот! – хлопнула письмоноска рукой по столу, махнув извещением. – Если бы не она... Угорели бы! Сердешная-я-я!.. – перешла на рёв почтальонша. – Молись!.. Это Бог вас хранит...

Слёз было много.

«ЛГ» поздравляет автора с 90-летием и желает ему крепкого здоровья и неиссякаемого вдохновения!