Литературная Газета, 6598 (№ 20/2017) - [27]

Юлия Рощина

Весна

Весна

Искусство / Портфель ЛГ

Сандро Боттичелли. «Весна»

Теги: Ирада Вовненко , проза

Отрывок из романа

Ирада Вовненко

«ЛГ»-ДОСЬЕ

Ирада Вовненко – писатель, искусствовед, автор более 10 книг для детей и взрослых, член Союза писателей России, председатель благотворительного фонда «Ренессанс», заместитель директора по связям с общественностью СПб ГБУК «ГМП «Исаакиевский собор».

Родилась в 1973 году в Ленинграде. Окончила Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств и филологический факультет СПБГУ. В 2004 году основала благотворительный фонд «Ренессанс», целью которого стала помощь больным и обездоленным детям. Принимала участие в проекте восстановления Янтарной комнаты. С 2009 года активно участвовала в деятельности Исаакиевского собора: в частности, руководила проектом «Собрание друзей Исаакиевского собора».

Первой книгой Ирады Вовненко стала история для детей «Волшебный калейдоскоп. Путешествие Петьки в страну Историю», написанная в 2006 году.

Роман «Весна» готовится к печати в издательстве «Пальмира».

Музыка дождя – лучший концерт в жизни

                                              Тонино Гуэрра

Дождь настойчиво барабанил в окно, бесконечный и монотонный, не отпускающий внимания. Звук падающих капель создавал свои лёгкие такты, словно в музыкальных произведениях Эрика Сати, заканчивая мелодию и начиная снова, завершая причудливый витиеватый узор, восхваляя и выписывая бисером грусть, когда чувствуешь себя покинутым, но избранным, ведь ты уже практически научился обходиться без всех и стал единственным наблюдателем и слушателем музыки окружающего мира, – может быть, даже самым лучшим. Дождь успокаивал, в отличие от будоражащего солнца, столь редкого и неестественного в Петербурге, когда нужно соответствовать ярким краскам и неожиданному теплу, которого перестаёшь ждать и так и не успеваешь надеть новые лёгкие туфли и воздушный шёлковый сарафан, повесив нежный шёлк орнаментов в шкаф до следующего лета и на какое-то время забыв о нём. Солнечные блики обнаруживают излишнюю бледность лица и едва заметные фиолетовые тени под глазами, поэтому Лиза не любила яркого солнца, предпочитая дождь, особенно весной, с одинокими печальными вечерами, когда совсем не обязательно быть счастливым и никто от тебя этого не требует. Грусть гармонично и естественно вписывается в унылый пейзаж нахлынувших серых облаков низкого петербургского неба, когда даже такие слова, как «мне страшно одиноко», звучат совсем не страшно.

Мне страшно одиноко. Лиза встала, неторопливо подошла к окну.

Мне страшно одиноко… Капли дождя нервно царапают стекло.

Это то, о чём она не может сказать друзьям, потому что друзьям нечего ей дать. Мы одиночки, мы мчимся на огоньки друг друга, а при встрече не знаем, что сказать. «Я знаю; ты знаешь; мне больно; тебе больно; тебе уже не больно? Мне пока не больно. Послушай, это то, о чём я не могу и не умею говорить вслух, а правда так проста».

Мне страшно одиноко. Как воздух, нужна любовь.

Это то, о чём говорят подругам за чашкой чая. Это то, о чём она уже не говорит никому, потому что это выглядит смешно и надуманно. Господи, как же она устала и привыкла к этому повторяющемуся диалогу с самой собой, ведь только себе как в тактах Сати ты можешь до бесконечности говорить одно и то же, правду, без насмешек и осуждений, вообще без всяких оценок, просто то, что хочешь сказать, до бесконечности, пока сам не начнёшь укутывать её в коконы ожиданий и туманы надежд.

Лиза села на деревянный стул с обветшалой выцветшей обивкой в своей небольшой комнате в коммуналке. Сюда она прибегала из родительской квартиры, просторной трёхкомнатной квартиры на Московском проспекте, чтобы поймать свою музыку и настроение, полелеять грусть, побыть с ней наедине, как с лучшей подругой, и выйти облегчённой с новыми смыслами, готовыми взлететь стройной стаей.

Фасад дома, отделанный барельефами в виде женских профилей с красиво убранными волосами в низкую строгую причёску и гордо смотрящий большими окнами на Мойку, суровую и непреклонную, совсем не сочетался с его внутренним миром, придавал особый лирический настрой и смысл всему, что здесь происходило, всплывало на поверхности густой пеной сомнений, разочарований и реже побед. Усталый, но неизменно цепкий взгляд подмечал запустение, вызывая ощущение безысходности. У всего была своя партия, своя нота в создании диссонанса: дверь, покоробленная временем, так и не дождавшаяся, чтобы её поменяли, и парадная с широкой лестницей и обшарпанными перилами, извергающая сотни запахов, ни один из которых не имеет отношения к «Молекуле»* (модный парфюмерный магазин с марками эксклюзивных духов), и словно выпускающая ту совокупность непристойностей, которыми пропитаны многие парадные в Петербурге. Лизе нравились эта неровность и шероховатость, эти запахи жизни, а не распыляющейся пудры и ванили. Она любила это место и чувствовала свою неделимость с ним, ощущая только здесь так необходимое ей тихое счастье. Ей нравился бесконечный коридор со всевозможным хламом, частью внутреннего мира того, кто скрывался за дверями своих комнат. Несколько допотопных велосипедов, на которых, в сущности, никто и не катался, но так и не набрался храбрости, чтобы выбросить. Корыта, одиноко висевшие на ядовито-жёлтых стенах, покрытые ржавчиной и видавшие самые великие стирки, которые в наше время уже и не представить, комод с пожелтевшими страницами книг и ещё какими-то старыми блюдами и вазами. Это тоже была часть жизни этих людей, с которой они, как ни пытались, но не могли расстаться, как с дорогими воспоминаниями, своей молодостью.