Литературная Газета, 6566 (№ 36/2016) - [22]

Лев Колодный посвятил много лет разрешению известной литературоведческой загадки. Именно ему удалось обнаружить и предъявить миру рукопись начальных частей романа и доказать, что всё это написано рукой Михаила Шолохова. Его исследования были проанализированы в стенах Института мировой литературы имени А.М. Горького и признаны справедливыми и убедительными.

И вот выходит книга, подводящая итог многолетним дискуссиям. Автор её детально и обстоятельно показывает, что написать этот роман мог только Михаил Шолохов.

Прямым доказательством авторства Шолохова должно было стать наличие в его творчестве других произведений, по художественной значимости сопоставимых с «Тихим Доном», – «Донские рассказы», «Поднятая целина», «Судьба человека». Писатель раз за разом показывал, что умеет филигранно воспроизвести психологию человеческого поведения. Достаточно вспомнить эпизод из фильма Сергея Бондарчука, когда его герой спрашивает бездомного мальчишку: «Ванюшка, а ты знаешь, хто я такой?.. Я – твой отец!» Ребёнок в слезах бросается ему на шею, захлёбывается причитаниями: «Батянька, я знал, что ты меня найдёшь!..»

Казалось бы, мелодраматическая ситуация. Любой актёр скажет: слезу у зрителя прошибить легче, чем другие эмоции – улыбку, смех, сосредоточение, внимание и прочее. Всё это так, но когда вспоминаешь такие вещи Шолохова, как «Родинка», «Шибалково семя», «Нахалёнок», невозможно остаться равнодушным. Они написаны не холодным умом, а горячим сердцем человека, который сам в жизни много чего испытал, прочувствовал и перенёс. И становится понятным справедливое решение Нобелевского комитета о присуждении донскому казаку престижной литературной премии.

Книга Льва Колодного спокойна по тону. Но в глубине её, в подтексте легко прочитываются всё те же человеческие эмоции: обида, чувство глобальной несправедливости, желание воздать врагам по их «заслугам». А если так, то знак вопроса, вынесенный нами в название, снимается сам собой. По Гегелю. А ещё точнее – по Шолохову.

Сага о предпоследнем

Сага о предпоследнем

Книжный ряд / Библиосфера / Субъектив

Замостьянов Арсений

Теги: Александр Мясников; предисл. епископа Тихона (Шевкунова). Александр III.

Эту книгу читатели ЖЗЛ ждали долго. Дело в том, что за последние годы в почтенной серии с факелами на корешках вышли биографии не одного десятка правителей России – от великих князей до первого президента. Капитальных исследований удостоились даже те, кто зацепился за власть на месяц-другой, ничем не проявив себя на престоле. За это время Александр III для многих стал символом несостоявшейся безреволюционной судьбы России. Ностальгия по несбывшемуся захлестнула многих. Как верили наши «шоковые терапевты», что «невидимая рука рынка» всё обустроит, так сегодня многие уверены, что «возвращение к истокам» и консервация благолепия обеспечат нам «и стол, и дом». Все мы склонны к убаюкивающим иллюзиям. Главное – не увлечься этим сверх меры и вопреки здравому смыслу. Никакой идиллии не было, борьба шла и в правительственных кабинетах, и в подпольных кружках, и в великосветских салонах, и в каторжных норах… Вышло несколько апологетических книг о Миротворце (самая заметная из них – Александра Боханова). А в ЖЗЛ Александр III всё не выходил. И вот, наконец…

Думаю, читательское внимание этой книге обеспечено, хотя премьера состоялась и без громкого юбилея. Многим хотелось бы разобраться в ворохе легенд и подробнее рассмотреть 13-летнюю мирную вахту предпоследнего Императора Всероссийского. И книга вышла основательная, как сам император-миротворец. Александр Мясников, в отличие от предшественников, при всей очевидной любви к герою не стал упражняться в панегирическом жанре. В повествовании нелишними оказались «черви сомнения» – а без них какая может быть аналитика? А главное – сквозь документы, письма, поступки, исторические анекдоты проступает личность, проступает русский характер, за который царя одни любили, а другие опасались.

В СССР царя-реакционера не жаловали, хотя рьяная ненависть по отношению к нему не культивировалась. Его воспринимали как гробовщика либеральных Великих реформ, а к ним советские историки относились, как известно, тоже без восторгов. Словом, в разряд главных пугал реакционный самодержец не вошёл, его просто подзабыли – по крайней мере, мало кто знал Александра Александровича в лицо.

В любом разговоре об Александре III неизбежно звучат напевы о его богатырской наружности, об истинно русском былинном характере. В книге Мясникова психологический портрет самодержца куда богаче на оттенки. Это не «патриотическая функция», а полнокровный человек – существо противоречивое. Словом, вместо официозного парадного портрета мы получили современную сагу, в которой герой разнообразно проявляет себя и в семейном интерьере, и в большой политике.

Считать Александра III успешным искоренителем революционных настроений нельзя. Да, террор удалось приостановить, но стратегически и либеральное, и социалистическое сопротивление самодержавию усиливалось. Император умер в 1894-м, а уже через десять лет Россию трясло – и в историческом контексте отгородить эпоху Александра III от революционного пожара невозможно. И здесь не обойтись без анализа «развития капитализма в России». Пожалуй, об этих материях в книге написано скуповато, есть только намётки. Зато мы видим царя-патриота, почвенника. По его указу даже Министерство иностранных дел перешло, наконец, на русский язык. Между прочим, и русскую литературу в гимназиях стали изучать серь­ёзнее.