Литературная Газета, 6429 (№ 36/2013) - [39]

– Над созданием гибридного интеллекта сейчас бьются во всём мире. Не мы создадим первыми – так кто-то другой, и вот тогда ситуация может оказаться дейст­вительно непредсказуемой. Вышедший из-под контроля робот – из области фантастики, а вот робот, управляющий нами по чьей-то воле, вполне может стать реальностью.

– Фонд – международный, значит, и проект «Алёша» – международный?

– Не совсем так. Вернее, совсем не так. «Алёша» – российское изобретение, и если им в отечестве заинтересуются, а мы очень на это рассчитываем, он в России и останется. Теперь что касается нашего фонда. В 90-е годы, когда наука в стране практически не финансировалась, многие учёные уехали за рубеж. Но мы эмигрантскую судьбу, хотя она и складывалась в общем-то благополучно, не выбрали. По разным причинам. Мне, например, подросшая дочь поставила ультиматум: либо возвращаемся вместе, либо – она одна.

Как-то так подобралась команда учёных, которые приобрели не только опыт работы в крупных зарубежных университетах, но и опыт поддержки науки из негосударственных источников. Исследователю, который полностью погружён в свой проект, очень трудно привлечь деньги. А они нужны не только, образно говоря, на «пробирку». Но и на представление проекта. Вот тот же «Алёша». Будь он просто машиной, такой же умной, такой же управляемой через невидимые нейро- и биосигналы, умеющей распознавать речь и различать людей, но не похожей на человека, разве он привлёк бы такое внимание участников выставки и прессы? Демонстрация формул потенциальному инвестору ни о чём не говорит. Его надо поразить. За рубежом этим занимаются специальные профессионалы, которые только на привлечение средств и заточены.

Так вот, мы решили создать подобную систему для поддержки науки и в России, и в 2000 году организовали Международный фонд технологий и инвестиций. Уже через три года стало понятно, что вектор выбран верный – наши услуги были востребованы и среди российских учёных, и среди зарубежных инвесторов.

– Наталья Алексеевна, но, ведь если какая-то корпорация заплатит за разработку новой технологии, она и будет ею владеть. Что останется нашим учёным и стране?

– Мы работаем в основном по грантам. А они предполагают общечеловеческие цели, и всё, что делается за деньги гранта, принадлежит учёному.

Подавляющая доля привлечённых средств идёт на финансирование исследований, а небольшая часть – на наше содержание (чтобы счёт работал, помимо директора и руководителей проектов нужны бухгалтер, юрист, нужны помещение, компьютеры и т.д.) и на социальные проекты. То есть, скажем, дали нам 100 рублей на решение какой-то задачи, 90 рублей мы отдали учёным, а из оставшихся десяти, если проектов много, три-четыре рубля идёт на содержание фонда, остальное – на развитие программ и социальные проекты. Проверяют нас очень строго и международные организации, и наши инстанции.

В 2003 году в фонде появились первые проекты коммерциализации российских разработок. Мы увидели, что учёные, которые получают гранты на международные программы, могут делать и технологические разработки.

– Но зачем корпорациям платить вам пусть и небольшие комиссионные, если можно отдать деньги сразу учёным?

– Наше законодательство до сих пор не сформулировано так, чтобы инвестору было выгодно работать непосредственно с институтом. Впрочем, и все западные университеты работают по такой же схеме: учёные организуют малую компанию, а помогают им коммерциализировать разработки специальные департаменты вуза. У нас этим занялись мы. Мы взяли на себя всё, что не связано с изысканиями, но касается технологий, инвестиций, поисков финансирования, а потом и оформления прав на созданную интеллектуальную собственность. Учёный этого часто не умеет, да и не должен тратить на это своё время, особенно если он с мировым именем.

К 2008 году мы уже поддерживали 20 малых компаний, которые развивали собственные технологии. Ту часть, которую называют менеджмент, взяли на себя мы. У нас даже работал коммерческий отдел, но потом мы его выделили в отдельную компанию, потому что мы ведь не коммерческая организация. Эта компания до сих пор работает, взяв на себя роль этакой теплицы, куда может прийти учёный со своей «пробиркой», где её превратят в коробочку или приборчик, который можно уже носить по кабинетам, показывать нашим бизнесменам, министрам, депутатам и т.д. Когда им показываешь «пробирку», они не понимают, на что они деньги дадут, а если это уже прибор, если можно уже какое-то шоу устраивать… Но ведь и на шоу нужны конкретные рубли.

– От кого чаще всего исходит инициатива создания того или иного проекта? От учёных или инвесторов?

– По-разному. Однажды пришёл учёный, рассказывает: «По заданию американской компании я сделал прибор для определения примесей в оливковом масле. Размером со стол. Приезжает фура, инспектор достаёт из неё пару бутылок, засовывает не вскрывая в прибор и сразу видит, подмешено или нет. За работу американцы заплатили, и патенты ушли туда, но идею использовать можно». Наши долго думали, а потом предложили: «А давай-ка сделаем машинку маленькую, чтобы она таможеннику в карман помещалась, которую можно поднести к духам и сразу понять, это духи или взрывчатка». Как раз тогда кто-то пронёс в каблуке или, не помню, в женской сумочке пузырёк с жидкой взрывчаткой и терроризировал самолёт. И за два года мы это сделали. Китайцы, когда у них проходила Олимпиада, закупили целую партию таких приборов.