Литературная Газета 6348 (№ 47 2011) - [13]

Стихи Ювана Шесталова самобытны, свежи, искренни и, что сегодня нечасто встретишь в поэзии, светлы и жизнеутверждающи.

Творчество Ю. Шесталова высоко ценили поэты Михаил Светлов, Александр Прокофьев, Михаил Дудин, Наталья Грудинина.

Поэтическим наставником Шесталова был Светлов. В июле 1959 года "Литературная газета" опубликовала подборку стихов молодого мансийского поэта с предисловием мэтра. "Это, безусловно, талантливый человек, - писал о Шесталове Светлов. - Он удивительно легко бывает необыкновенным в обыкновенном. Значит, он, безусловно, талантлив. Как вообще угадывается талант? Он может, я не могу. Значит, он - талант. Разве могу я так писать:

Сосен мёрзлый звон над нами

Слышится в тиши.

Стынут в тёплой снежной яме

Три живых души.

Три души на белом свете:

Мама, я и пёс.

Нам уснуть в попутной яме

Не даёт мороз..."

Юван Шесталов и в прозе - поэт. В 1964 году выходит повесть "Синий ветер каслания", в 1966 году она переиздана издательствами "Художественная литература", "Детская литература". Что-то романтичное, зовущее в дорогу звучит в самом заглавии произведения... Звучит даже тогда, когда ещё не знаешь, что каслание - это большое кочевье оленеводов, сотни дней и ночей в пути, тысячи километров тайги и тундры - от берегов Оби до предгорий Урала и обратно. Поэтический образ вечной дороги, бегущей под полозьями нарты, проходит через всю книгу.

Поэта знают во всём мире. В 1969 году повесть "Синий ветер каслания" была издана в Венгрии.

Поэтический эпос Шесталова, его многочисленные поэмы тематически связаны с его прозой. Всё лучшее из созданного Шесталов в 1971 году объединил в книгу под названием "Языческая поэма". Критика высоко оценила её.

Юван Шесталов много писал и для детей. Он основоположник детской литературы манси. Его книги - яркие, праздничные не только по оформлению, но и по содержанию. Это "Потёпка" (М., 1963), "Сказки таёжного игрища" (М., 1981), "Снежное утро" (Л., 1981) и другие.

С 1991 года Шесталов издавал журнал "Стерх". Призвание журнала, по задумке создателя, - сближение всех народов финно-угорской группы с подчёркиванием самобытности каждого.

Несомненно, Юван Шесталов - гордость не только маленького народа манси, но и всей России.

Ксения КОЛОКОЛЬЦЕВА

Ви'дения и виде'ния

Ви'дения и виде'ния

ПЕРЕЧИТЫВАЯ

Драгоценная прохлада серебра, чуть колющая своими невидимыми стрелами и свежая. Это - стихи Игоря Шкляревского.

Может быть, потому, что в них много бодрящей прохлады "и веселящий душу холодок".

Даже избавление от болезни любви, которая отпустила, сравнивается с погружением сломанной руки в спасительный холод ручья.

Этот серебряный холод - живая бодрость ослепляюще высокой духовности. В его стихах очень ясное, кристально прозрачное в[?]идение, как будто пишущий их только что вышел из воды и в глазах, как линза природы, растёкшаяся капля, дающая особое преломление света и удесятеряющая чёткость зрения.

Сквозь неё отчётливее видны детали мира, видимого или творимого.

И со всем в этом мире, почти физически, - духовное взаимодействие и даже плотное соприкосновение - "донашиваю жизнь свою земную".

Всё - живое для глаз, в которых линзы, позволяющие обнажённо и трепетно видеть то, что нельзя уловить обычным зрением: "шарами захлебнулись лузы!" - можно ли точнее передать энергию игры? И не поэтическое ли вид[?]ние это?

В стихах Шкляревского сквозит обострённое ощущение вселенной, частицы которой - и мотылёк, шуршащий у старой лампы, и музыка Грига, и могилёвское лето с его полустанками и грибными дождями.

Совмещение и взаимопроникновение пространств, как слоёв, пластов видимых и того, что за их пределами: В стеклянном шкафу отражается даль, / и белое облако вдруг наплывает / на русский Толковый словарь, тасующиеся карты прошлого, настоящего и будущего земного времени: / всё, что было, - ещё впереди / и того, что за ним: Я на небе танцую с Еленой, / не простившись ещё на земле / - связывают сюжеты судьбы с пространством вечности.

Никогда прямо не формулируя, Шкляревский стихийно преподносит эмоциональный образ предмета или события.

Стихийность ведёт непредсказуемо уверенно, сама всё решая, она-то знает, как построить стихотворение. Только ей доверяется вкус поэта.

Мир струится, трепещет и движется, оставаясь неподвижным:

В миражах флорентийского зноя

над холмами струятся столбы.

Даль блестит, и шоссе золотое

догоняет поля и сады.

И опять - драгоценный мираж, драгоценный мир, отражённый в зеркале воды, в зеркале духа:

На закате в зеркале воды

Монастырь белеет, и сады,

И уклейки заплывают в кельи -

нежный вариант Сальвадора Дали, где блаженный лепет многократно повторённого клейкого звука "л":

Папиросу курит рыболов.

Это - я!

А под зелёной ивой -

Млечный Путь

сверкающих мальков.

Как неожиданно упоительно отпущена рифма, выражая этим и подтверждая хрупкость вид[?]ния на закате. Как обвораживающе непо[?]средственно, по-юношески свежо и к тому же звонко и с характером утверждения произнесено: "Это - я!" - оправданный "апломб" уверенной свободы.

Шкляревский стремится свести слова до предельного минимума. Ему отрадно подняться даже выше немногословия и вплотную прильнуть к сути звуковой мелодии, самозабвенно растворяясь в ней: