Я не только поэт площадей
Литература
Я не только поэт площадей
ПОЭЗИЯ
Евгений ЕВТУШЕНКО
КТО Я?
Я – римлянин древний,
но только без Древнего Рима.
Без панциря, шлема,
коня, чтобы въехать в Сенат,
без щита, без меча и копья,
без тех, без которых
вся жизнь моя непредставима.
Все умерли –
и в наказанье не умер лишь я.
Декабрь, 2010
БУЛАТ ОКУДЖАВА
9 мая 1924–1997
Хватило бы улыбки,
Когда под рёбра бьют.
Б.О.
Без тебя, Булат Шалвович,
и без песен войны
дрыгоножные шалости
до чего же стыдны.
Без тебя, Булат Шалвович,
шар земной не смешно
странным выглядит шариком,
но чьего казино?
Без тебя,
Булат Шалвович,
всё позорнее страсть
липких глаз,
так и шарящих –
как народ обокрасть?
Без тебя, Булат Шалвович,
не срамить бы нам стих,
жить тусовками, шайками,
попрошайками их.
Без тебя, Булат Шалвович,
не спастись пылью слов,
закидательством шапочным,
но без мудрых голов.
Без тебя, Булат Шалвович,
и друзья – не друзья,
и достаточно шага лишь
быть с тобой,
но нельзя...
20 августа 2010
АЛЕКСАНДР МЕЖИРОВ
1923–2009
Мы под Колпиным скопом стоим.
Артиллерия бьёт по своим.
А.М.
Потерялся во Нью-Йорке Саша Межиров
Он свой адрес,
имя позабыл.
Только слово у него в бреду пробрезживало:
«Евтушенко».
Ну а я не пособил.
И когда медсёстры иззвонились,
спрашивая,
что за слово
и какой это язык,
не нью-йоркская,
а лондонская справочная
догадалась –
русский! –
в тот же миг.
И дежурной русской трубку передали –
и она сквозь бред по слогу первому
заиканье Саши поняла, –
слава богу, девочка московская,
поэтесса Катенька Горбовская,
на дежурстве в Лондоне была,
через спутник в звёздной высоте
еле разгадав звук:
«евт-т-т».
Помогло и то, что в мире мешаном
так мог заикаться
только Межиров.
Жаль, что главную напасть мы не сломили –
все спасенья –
временные в мире.
20 октября 2010
ЭТИ ГЛАЗА НАПРОТИВ
Эти глаза напротив,
Чайного цвета глаза...
(Из песни, которая прожила полвека)
По улицам Владивостока
я провожал тебя домой.
Тебе сказать хотел я столько,
но был застенчиво-немой.
И ты, кассирша Военкниги,
гимнастики советской дочь,
со мной в двусмысленные миги
чуть поиграть была не прочь.
Из дерзких снов о Пикадилли,
Бродвее и Шампс-Элизе
такие ноги не ходили
ещё по нашенской земле.
И, наполняя мир сияньем,
как нереальные почти,
пленяли чем-то марсианьим
твои зеркальные очки.
А бухта Золотого Рога
скрывала, хитро притворясь,
что ты, такая недотрога,
была дотрогой столько раз.
Ты прикоснулась без обмана
надменным пальчиком к плечу:
«Прости... Хочу за капитана...
А за поэта – не хочу...»
На улицах Владивостока,
не оценившая меня,
со мной рассталась ты жестоко,
ладонью губы заслоня.
Я в кабаках все гроши пропил,
где оскорблён был как поэт
песнюшкой про глаза напротив
а также и про чайный цвет.
Потом я облетел полмира,
но снова памятью незлой
во Владик что-то поманило,
А что? Всё тот же пальчик твой.
Всё изменилось на морфлоте,
лишь выжил через двадцать лет
тот шлягер про глаза напротив
а также про их чайный цвет.
Я ткнулся в шумную кафешку,
дверь в ту же песню приоткрыв,
но вдруг наткнулся на усмешку:
«Куда ты прёшься? Перерыв!»
В броне, как вражеские танки,
перед дымящимся азу
сидели три официантки,
руками ёрзая в тазу.
Для сорванной в концертах глотки,
чтоб мне не потерять лица,
я попросил у них не водки,
а два простых сырых яйца.
«У нас идут на завтрак яйца! –
сказала с гордостью одна. –
Давай-ка, братец, выметайся!» –
И стопку хлопнула до дна.
«Но есть у вас яйцо к бифштексу».
Я показал ей на меню.
«Что, братец, у тебя в башке-то?
А где ж я мясо применю?!»
И вдруг она, очеловечась,
ко мне рванулась: «Женя, ты?»,
лицо запрятав, как увечность,
где время смыло все черты.
«Вот и отмщенье мне настало.
Сплыл капитан... Бил ни за что...