– Всё просто: «чернорабочий» – потому что всю чёрную работу редактор делает сам: отбирает и готовит тексты, продумывает композицию, контролирует вёрстку и печать. А «мистический» – потому что в своё время он написал «астральный роман» о творчестве Михаила Булгакова. А такая школа не проходит бесследно. Захотелось попробовать создать «авторский» журнал – как художественную целостность, как единую книгу, которая как бы сама себя составляет, где редактор не главенствует, а «угадывает», что и как должно быть.
Традиционный «толстый» литературный журнал напоминает склад, куда поставляется разнообразная продукция: стихи, проза, критика, юмор… А есть журналы, которые напоминают салон: в них значимы не только тексты, но также их подача, расположение и т.д. В таком журнале впечатление от произведений получается не суммарным, а многократно перемноженным, поскольку сама конструкция издания предрасполагает к целостному восприятию. Например, «Воздух» Дмитрия Кузьмина.
Возможна и ещё большая степень журнального единства – когда и сами материалы оказываются внутренне созвучными, срифмованными, разнообразно соотнесёнными. Это журнал-книга – тематическое, стилистическое или концептуальное единство.
А бывает, – и это, по-моему, самое интересное, – когда журнал составляется сам. Это удивительный, завораживающий процесс – таинство самосозидания, когда уже соединившиеся, нашедшие друг друга материалы начинают притягивать себе подобные, притом из самых отдалённых мест: из Европы, Америки, даже из Южной Африки, откуда недавно к нам пришла статья о поэтике русской популярной литературы. В общем, обычная, чернорабочая мистика. «Дикое поле».
– В журнале интересные логотипы рубрик и подрубрик, оригинальные колонтитулы. Дизайнер «Дикого поля» – обладатель тонкого вкуса. И чувства юмора – чего стоит Пегас, впряжённый в плуг…
– Дизайн журнала разработал донецкий художник Владимир Шатунов. Естественно было бы ожидать от журнала с таким названием стилизации под архаику, но мы пошли на нарушение читательских ожиданий. Решили делать современный, стильный проект, а всю архаику спрятать в глубину, в структуру, в подтексты и затексты. Есенин мог надеть косоворотку, но мог и английский костюм, – суть его поэзии зависела от другого…
– Александр Александрович, как вам удаётся совмещать преподавание, научную работу, литературное творчество и издание такого серьёзного журнала? Казахстанский многожанровый писатель Герольд Бельгер говорит, что отдыхает, меняя один вид литературной деятельности на другой: от художественной прозы переходит к критике, от критики – к переводам, от переводов – к редактуре…
– Для меня это опыты целостного мировоззрения. Опыты соединения различных дискурсов, а в конечном смысле – попытки корректного совмещения науки и искусства, философии и религии. Но журнал – это не просто экспериментальная колба. Это волшебный способ расширить эксперимент «до чёрт знает каких размеров». Надо пояснить?
Тема моей докторской диссертации – «Русская художественная литература как источник филологического знания». Базовые представления о литературе строятся на чём угодно – на школьных хрестоматиях, на вузовских учебниках, на чьих-то сентенциях, парадоксах, слоганах, но чаще всего – на собственной прихоти. Любая нелепость, повторённая многократно, громко и внятно, может стать принципом нового направления.
Но это только одна сторона проблемы. Допустим, мы согласны, что смысл литературы надо искать в ней самой. Но как его извлечь без искажений и без потерь? Как вытащить рыбку из аквариума, чтобы она не умерла в наших руках? Только поместив в другой аквариум.
Филологическое знание – это не только теоретическая транскрипция художественных истин, это, строго говоря, вообще не наука или, точнее, не только наука. Это, по определению нашего выдающегося филолога С.С. Аверинцева, «содружество гуманитарных дисциплин». Это и научный фундамент (текстология, аналитика, библиография), но это и этажи художественной практики (литературная критика и эссеистика), и купол смыслового завершения (герменевтика и гомилетика). Все эти форматы равно необходимы, и филолог имеет личное право выбирать, что ему ближе по складу ума, по творческому темпераменту. Лично мне интереснее пограничные формы, соединяющие науку, искусство и религию. И я уже не удивляюсь, что мои «инонаучные» книги («астральный» роман «Мастер», научно-художественные исследования «Тёмные воды «Тихого Дона», «Криптография «Мертвых душ» и др.) вызывают острую критику.
Преподавательская работа – экстраполяция исследовательской. В Донецке это возможно. Здесь же действует Донецкая филологическая школа: студенты на лекции могут услышать, что природные законы – это законы языка, что филология – это любовь, а главный предмет ее любви – то самое Слово, которое было в начале. А потом, на практических занятиях, их еще «заставляют» что-то сотворить, дабы они на практике уразумели, что это такое – выразить невыразимое.
Кому мало университетских занятий – приходят на собрания Вольного филологического общества. Это такой литературный процесс в пространстве четырёх стен. Каждую неделю в течение уже двадцати лет. Интересно же.