Литературная Газета 6247 (№ 43 2009) - [75]

уже не купит он себе другие.

Бедны поэты стали в наше время.

И слава Богу, что ему не надо

считать пожитки, нить вдевать в иголку

и гвозди забивать. Он только пишет.

Всё пишет, пишет без конца и края.

И если ты стихи ему закажешь,

то не дари очки ему, а просто

налей ему вина в бокал тончайший.

Внуши любовь. Заставь страдать безумно.

Пусть плачет он. Поэту слёзы — точно линзы:

сквозь них слова он подлинными видит,

они прекрасны, смертоносны…

Перевела Елена КУРЕЛЛА

Экзамен

Рукопожатие

Экзамен

ПРОЗА

Николай ХАЙТОВ (1919–2002)

Из-за какого-то там бондарного ремесла шесть лет жизни угробить! Два года я только по лесу бродил, пока не выучился, из каких деревьев хорошие доски выходят; год ушёл на то, чтобы понять, как правильно их выпиливать, ещё один — их обрабатывать, ещё два — строгать рейки и состыковывать их друг с другом; и только тогда, чтобы стать мастером, нужно было сделать бочку с завязанными глазами. Двенадцать мастеров-бондарей, а ты посередине, бочонок делаешь вслепую! Как только он готов, в него наливают воду. Если хоть капля воды вытечет, так и ходить тебе в подмастерьях, а ежели нет — вот ты и мастер!

Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как подпоясался я поясом мастера, но работа не спорилась. За шесть месяцев сделал я пять вёдер, да и то за «спасибо», а ещё три-четыре кадушки соорудил, за которые творогом расплатились. Если бы не собирала мать грибы, есть было бы нечего. Отец у меня старый и больной, работать тогда уже не мог. А я в холостяках ходил. И мне время пришло семью заводить.

Пришло — не пришло, а как раз тогда явился ко мне Кара Сульо Бялковский из Хамбардере, да и говорит: «Сделай мне бочку на триста ок1 творога, да такую, чтобы я мог, нагнувшись, скрести по дну пальцами. Сможешь?»

— Смогу! Отчего же не смочь?

— И чтобы триста ок влезало?

— Триста ок, не меньше!

— Начинай, — наказал Сульо. — И чтобы к Константинову дню бочка была у меня дома!

О деньгах он даже не заикнулся. Сел на коня и умчался. Только тогда мне пришло на ум, что в его заказе что-то не так: что за бочку такую он выдумал — на триста ок, да ещё чтобы до дна рукой доставать? Для этого же бочка должна быть плоской, а чтобы мелкая бочка вмещала триста ок, она должна быть примерно одинаковой как по высоте, так и по ширине.

Пошёл я к отцу и говорю:

— Так и так, заказали мне вот такую бочку, что делать?

— Если ты мастер, — сказал отец, — ты её сделаешь! А не сделаешь, будут твоё имя на всю округу склонять, а имя для мастера — самое важное!

Ну, и начал я делать бочку. Себя не жалел. И вышла у меня не бочка, а сказка, верно тебе говорю! Что в высоту, то и в ширину, сосновая такая, из белых, как брынза, досок! Сто раз я измерил, можно ли до дна достать и сгрести творог. Можно! Разобрал я её на доски, навьючил мула и вперёд в Хамбардере. Собрал я бочонок во дворе Сульо и вот только затянул его обручами, как сам хозяин вышел. Как увидел он бочку, очень обрадовался, но стоило ему до неё дотронуться и нащупать деревянные обручи, его благодушие куда-то испарилось, наморщился Сульо.

— Хороша твоя бочка, мастер, только вот обручи никуда не годятся!.. Разве можно такую большую бочку на триста ок деревянными обручами стягивать? Что, всё железо перевелось уже?

— Как будешь в городе, — говорю я Сульо, — купи себе железные обода и позови меня, я тебе их затяну, а пока деревянными обойдёшься! Деревянные во сто раз крепче железных!

— Крепче — не крепче, не важно, я хочу, чтобы обручи были железными, а то люди скажут, что у Кара Сульо не было денег, хватило только на скобы из лощины.

Пока мы беседовали с Сульо, во дворе собрались и женщины, и дети, и соседи, и ходжа пришёл. Дикари, одним словом, не видели они, мол, чтобы бочка вмещала в себя триста ок, вот и набежали на чудо посмотреть. Закурили чубуки, стали бороды поглаживать, кругами ходить да языком цокать!

— Ну и ну, какая бочка! Бочонок целый! Если бы и обручи ещё железными были, вообще бы ей цены не было!

Спрашивает Кара Сульо ходжу, что он скажет.

— Эти деревянные обручи, — говорит ему ходжа, — если не рассыпятся, когда ты бочку в чулан вкатишь, — уже хорошо!

Объясняю я ходже, что, мол, если вырубать лощину с солнечной стороны, если высушить её как следует да замочить в дождевой воде, ничего ей не страшно — обручи будут как литые.

— Ты вот думаешь, что раз мы помаки2, то и дураки? — говорит ходжа. — Выкати-ка бочку во двор, если обручи уцелеют, я сам себе бороду сбрею!

И тут меня бес попутал!

— Ходжа, — говорю, — я лично выкачу бочку, но во двор — это как-то несерьёзно. Я спущу её отсюда в ущелье! Если лопнут обручи — ваша взяла, но если останутся целыми, так и знай — сбрею я тебе бороду!

— Да сбрей! — говорит ходжа.

Увидели старейшины, что дело принимает серьёзный оборот, толкнули ходжу в бок, но он как отрезал:

— Отсюда вниз даже камень и тот на мелкие кусочки разбивается, чего уж ждать от какой-то там бочки. От этого бочонка, — говорит, — и щепочки не останется!

— Ладно, — говорю. — Дайте мне воды!

Принесли мне ведро, я его вылил на бочку, чтобы хорошенько намочить обручи, а потом встал да откатил бочку к краю пропасти. Глянул я, брат, вниз на Хамбардере, как увидел этот обрыв и острые скалы, торчащие во все стороны, и реку, которая кружилась и билась внизу, сказал про себя: «Прощай, бочка!» Но виду не подал. Встал, толкнул её вниз и отвернулся, чтобы этого всего не видеть. Слышно было только «бу‑у‑м!», и — тишина. Летела моя бочка, летела, а потом приземлилась второй раз, и тогда раздался грохот и рёв, загудело Хамбардере, как будто целая гора обрушилась.