Литература, 8 класс - [6]

Пусть себя он не считает покорителем сердец.

Ведь иной, придумав глупость, свяжет рифмою конец

И твердит, как мул упрямый: «Вот искусства образец!»

Небольшой стишок – творенье стихотворца небольшого,

Не захватывает сердца незначительное слово.

Это жалкий лук в ручонках у стрелочка молодого:

Крупных он зверей боится, бьет зверушек бестолково.

Мелкий стих подчас пригоден для пиров, увеселений,

Для любезностей веселых, милых шуток, развлечений.

Если он составлен бойко, он достоин одобрений.

Но певец лишь тот, кто создан для значительных творений.

Надо, чтобы стихотворец свой талант не расточал,

Чтоб единственно любимой труд упорный посвящал.

Пусть она в стихах искусных, пламенея, как кристалл,

Удостоится созвучий музыкальных и похвал.

Той, кого я раньше славил, продолжаю я гордиться.

Я пою ее усердно, мне ли этого стыдиться!

Мне она дороже жизни, беспощадная тигрица.

Пусть, не названная мною, здесь она отобразится!

Есть любовь высоких духом, отблеск высшего начала,

Чтобы дать о ней понятье, языка земного мало.

Дар небес, она нередко нас, людей, преображала

И терзала тех несчастных, чья душа ее взалкала.

Объяснить ее не в силах ни мудрец, ни чародей,

Понапрасну пустословы утомляют слух людей.

Но и тот, кто предан плоти, подражать стремится ей,

Если он вдали страдает от возлюбленной своей.

Называется миджнуром у арабов тот влюбленный,

Кто стремится к совершенству, как безумец исступленный,

Ведь один изнемогает, к горним высям устремленный,

А другой бежит к красоткам, сластолюбец развращенный.

Должен истинно влюбленный быть прекраснее светила,

Для него приличны мудрость, красноречие и сила,

Он богат, великодушен, он всегда исполнен пыла…

Те не в счет, кого природа этих доблестей лишила.

Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна,

Ни с каким любодеяньем не равняется она:

Блуд – одно, любовь – другое, разделяет их стена.

Человеку не пристало путать эти имена.

Нрав миджнура постоянен: не чета он блудодею,

Верен он своей любимой и скорбит в разлуке с нею.

Будь любимая сурова – он и так доволен ею…

В мимолетных поцелуях я любви не разумею.

Не годится звать любовью шутки взбалмошные эти.

То одна у ветрогона, то другая на примете.

Развлекаться столь беспечно лишь дурные могут дети.

Долг миджнура: если нужно, обо всем забыть на свете.

У влюбленного миджнура свой единственный закон:

Затаив свои страданья, о любимой грезит он.

Пламенеет он в разлуке, беспредельно исступлен,

Подчиняется смиренно той, в которую влюблен.

Тайну раненого сердца не откроет он другому,

Он любимую позорить не захочет по-пустому,

Он свои скрывает чувства, он к ее не ходит дому,

Он за счастье почитает эту сладкую истому.

Трудно верить в человека, коль о милой он бормочет.

Сам себе он вред приносит – что ж он попусту хлопочет?

Чем он милую прославит, если тут же опорочит?

Почему он сердцу милой причинять страданье хочет?

Не пойму я: чем притворство привлекает сумасброда?

Если он не любит деву, разве нет ему исхода?

Почему ж ее он хочет запятнать в глазах народа?

Но злодею злое слово слаще сахара и меда!

Плач миджнура о любимой – украшенье, не вина.

На земле его скитанья почитают издавна.

И в душе его, и в сердце вечно царствует одна,

Но толпе любовь миджнура открываться не должна.

Начальная повесть о Ростеване, царе аравийском

Жил в Аравии когда-то царь от Бога, царь счастливый,

Ростеван, искусный воин и владыка справедливый.

Снисходительный и щедрый, величавый и правдивый,

Был он грозный полководец и мудрец красноречивый.

Кроме дочери, владыка не имел другого чада.

Дочь его звездой сияла и была ему отрада.

Славных витязей царевна с одного пленяла взгляда.

Чтоб воспеть ее достойно, мудрецов немало надо.

Тинатин ей дали имя. Лишь царевна подросла

И затмила свет светила блеском юного чела,

Царь собрал своих вазиров[11], знатоков добра и зла,

И завел беседу с ними про высокие дела.

Царь сказал: «Когда под старость сохнет роза, увядая,

Вместо этой старой розы расцветает молодая.

Вот и я не вижу света, меркнет взор, изнемогая.

Справедливого совета жду от вашего ума я.

Жизнь моя к концу подходит, старость хуже всякой боли.

Завтра, если не сегодня, я умру по Божьей воле.

Для чего и свет, коль мрака не избегнуть в сей юдоли!

Пусть же дочь, мое светило, воцарится на престоле».

Но вазиры отвечали: «Царь, с ущербною луной,

Как бы звезды ни сияли, не сравниться ни одной.

Увядающая роза дышит слаще молодой.

Что ж ты сетуешь на старость и зовешь ее бедой?

Нет, не вянет наша роза, не тверди нам, царь, об этом!

Но совет твой, даже худший, не чета другим советам.

Делай так, как ты задумал, коль другой исход неведом.

Пусть воссядет на престоле та, чей лик сияет светом!

Хоть и женщина, но Богом утверждается царица.

Мы не льстим: она способна на престоле потрудиться.

Не напрасно лик царевны светит миру, как денница:

Дети льва равны друг другу, лев ли это или львица».

Сын вельможи-полководца, сам прославленный спаспет[12],

Автандил-военачальник был в расцвете юных лет.

Стройный станом, почитался он соперником планет,

Но ресницы солнцеликой довели его до бед.

Затаив любовь к царевне, он страдал, испепеленный.

Розы щек его бледнели в тишине уединенной,

И росло при каждой встрече пламя страсти затаенной…