Лита - [46]

— Не в бровь, а в глаз, поэтому у нее такая фигура, что ею занимается Алексей!

— За Алексея и Литу! — произнесла тост Вивьен.

Принесенный французский наполеон таял во рту, разрезанный метрдотелем.

— Маречек, я хочу немного ликера — после такого обеда. У меня в машине…

— …Мама привезла, я уже принес, твой любимый «Гран-Марнье,» — и он достает из пакета бутылку.

— Ты такой очаровьашка. — Она улыбается.

Вивьен заставляет нас всех попробовать ликер и обязательно Литу.

— Я хочу, чтобы ви попробовали французская жизнь.

Ликер имеет необыкновенный вкус и странный аромат. Она наливает мне еще и еще, чувствуя, что мне нравится.

Два часа ночи, мы остались одни в зале, я удивлен, что нам никто не осмелился сказать любимое национальное словечко «закрыто».

И отвожу Марека в сторону.

— Марек, я хочу вас угостить, только…

— Ты с ума сошел, еще одно слово, и я вообще перестану считать тебя своим другом. Я пригласил вас на обед, а ты будешь платить? Обрети «шестое» чувство, тогда будем говорить. А пока, даже без «шестого» чувства, я хочу, чтобы ты воспользовался остальными пятью. Вот тебе ключи от моей квартиры, комнаты. Я поеду к Вивьен. Возьмешь мою машину, только не носись, как на своей. После выпитого. А завтра я приеду с Вивьен, и мы съедим поздний завтрак вместе.

Уже через зал несли макси-пальто Вивьен и мини-пальто Литы. Бойцов не осталось!

Сначала я не понял, где я и как я здесь очутился. Высокие гардины закрывали единственное высокое окно, и свет в комнату не проникал. Грудь упиралась мне в плечо, но чья это грудь? А кто это целует меня сверху в губы, если грудь и голое тело сбоку? Кто-то отдергивает штору, свет льется, мчится в комнату.

Это Вивьен. Ее язык касается изнутри моих губ. Лита бы не осмелилась.

— Доброе утро, соньи! — говорит она.

— Мы привезли французское шампанское, с утра оно помогает, — говорит Марек и выходит, чтобы Лита могла одеться.

Вивьен не отрывает глаз от ее тела.

— Ты больше прекрасна, чем я предстафляла, — говорит с восхищением она.

И тут же шутит:

— Ты можешь теперь выйти, я одену Алеша!

— Вивьен любит гулять по нескольку дней. Ты свободен, Лита свободна? Какие у вас планы?

— Прежде всего позвонить домой и выслушать дозу нравоучений.

— О, я беру твоего папá на себья, — говорит Вивьен.

— Причем легко, — смеется Марек.

— Мы можем съесть поздний ленч во французском посольстве. Там неплохой повар, а вечером…

Я смотрю на Литу, она в легком изумлении от происходящего.

— …а вечером я хочу пригласить Лита к себе и подарить ей что-то.

— Благодарю вас, вы очень добры, но мне нужно съездить домой переодеться.

— У меня очень много новых платья из Парижа, которые я никогда не одевала. Правда, они французские…

Мы все от души смеемся.

— Это высший класс в Москве, — говорит Марек.

— А я волновалась, что вам не понравится.

Мы прощаемся до вечера, и Марек заставляет меня взять его машину, куда он с Вивьен выносит и относит сумки и пакеты.

Я отвожу Литу домой.

— Алешенька, тебе так идет, когда ты за рулем. Мне очень нравится, ты такой элегантный. Можно я продам всю тысячу джинс и мы купим тебе машину?

Я кручу пальцем у виска, и она целует мою руку. Интересно, что она говорит это всерьез.

Я жду, пока она переодевается, красится, не заходя в ее дом. Курю «Мальборо» и думаю, что день убит.

Она появляется, извиняясь, что так долго. Но когда моросит дождь, я сижу в машине, есть мои любимые сигареты и не надо плестись в институт… я могу ждать. Тем паче это редкий раз, если вообще не «первый и последний». Я выезжаю на шоссе, названное в честь города Ленинграда. Потом и этого города не станет. Мы едем на Мосфильм, я лавирую в потоке и сворачиваю на Беговую. Достаточно пустынный перешеек, ведущий к набережным Москвы-реки.

— Почему ты мне не рассказала о встрече со следователем?

Она вздрагивает от неожиданности, касается своей губы и смотрит на меня.

— Я не хотела тебя волновать или расстраивать. Ты только-только успокоился… Он сказал, что… одного из них выпустили за неимением достаточных улик…

— И что это значит?

— Я не знаю, что это значит…

— Это значит что тебя не насиловали, раз нет улик. И его выпустили.

Она перехватывает горлом воздух.

— Алеша… Он попросил меня написать на бумаге, как все произошло, в мельчайших деталях. И подробностях.

Я молчу.

— Он также хочет увидеть… Хотя я его просила избавить тебя от этого.

Опять все сначала, опять следствие, когда же будет суд? Когда понесут наказание за преступление те, что преступили?

Сколько это еще будет тянуться? Вот-вот октябрь.

Я не хочу оставлять ее в машине, да еще иностранной, и завожу домой. У отца операционный день, мама еще не вернулась. Пять часов дня. Время — условность. Его придумали люди, зачем? Я быстро принимаю душ и меняю одежду, только сейчас соображая, какой будет скандал, если вернется отец. Он в святом разумении, что она прошлое и все кончено. Я молниеносно одеваюсь и беру ее за руку.

Она с грустью смотрит на меня:

— Алеша, поцелуй меня, мне так хочется…

Я не могу пересилить себя. Слишком много воспоминаний.

— Не здесь.

Мы выходим из дома, я пытаюсь быстро пройти к машине и ловлю себя на мысли, что боюсь встречи с лысым, изнасиловавшим. Когда я с ней. Вдруг она увидит его. Он увидит ее. И я узнаю что-то — другое… Совершенно другое, чего не знал до этого.