— Это сова! — кричал Хью. — Она ничего тебе не сделает, Кен! Она никому не приносит вреда. Это сова ухает.
Кен весь дрожал, мокрый от пота, ему было так жарко, что он задыхался. Он возился в своем спальном мешке, стараясь сесть, когда из мрака протянулись к нему руки Хью. Кен, все еще боясь ножа, старался увернуться от них.
— Не бойся, Кен. Расстегни мешок. Это — сова. Всего лишь птица.
— Птица?
— А я уж было решил, что ты заболел. Ты чего-то кричал во сне.
Кен пришел в себя, проснулся, только отдышаться еще не успел.
— Отвести тебя в дом? А то вдруг ты и вправду заболел?
— Да нет, мне просто жутко жарко в этом спальном мешке, — ответил Кен.
— Хочешь вернуться в дом?
Конечно, хотел бы. Ему хотелось вернуться в дом больше всего на свете. (И Хью, между прочим, тоже.) Но сказать «да» Кен не мог. Не мог он признаться, что боится.
— Все в порядке, — сказал он. — Мне, наверное, что-то приснилось… Да еще эта сова…
— Уверен?
Странно как-то Хью спрашивал: будто обвинял Кена в чем-то, будто догадывался, что Кену страшно, и считал его сосунком. А на самом-то деле все было наоборот. Хью сам трясся от страха.
— Все в порядке, — повторил Кен, залезая обратно в мешок и укладываясь на выскальзывающей из-под головы подушке, — Здорово будет утром, а? — спросил он, — Позавтракаем, а потом полезем купаться?
— Да, — без восторга согласился озадаченный и встревоженный Хью, и вскоре вновь воцарилась тишина, только шуршали, шепчась между собой, листья да, перекатываясь, как брильянтики в коробке, журчала не переставая вода.
…Стоял какой-то полусвет, и не определишь-то, который сейчас час. Может, пять утра, а может, и все шесть. Кен понятия не имел, в котором часу по утрам обычно встает солнце.
Воду почти не было слышно, потому что просыпался лес. Хлопали крылья каких-то крупных птиц — не то сорок, не то зимородков, не то ворон. Укрывшись в глубине кустов, чирикали на манер малышей на школьном дворе маленькие птички; откуда-то издалека доносилось пение петухов, а с птичьего двора — суматошливое кудахтанье кур; где-то поодаль, натужно хрипя, взбирался в гору грузовик; а внизу, но течению реки, ритмично стучал какой-то насос, от которого в земле ухало, как бывает, когда медленно-премедленно ухает сердце.
Кену надоело лежать в спальном мешке, ему было неудобно, жарко, кусались комары, и утомительно было прислушиваться к звукам. Хотелось, чтобы скорей рассвело. После того как луна зашла, кругом стало темным-темно, а когда он открыл глаза, то обнаружил вот этот полумрак, который ему очень понравился.
Он вылез из мешка, как гусеница, сбрасывающая надоевшую ей шкурку, и некоторое время посидел, придерживая руками онемевшую от резиновой подушки голову. Ужасно хотелось нить, но он помнил, что ему категорически запрещается пить некипяченую воду из запруд и ручьев. Джоан предлагала утром искупаться — вовсе не плохая мысль. После такой ночи вода, наверное, будет теплой.
Снаружи было нехолодно и нежарко, нетемно и несветло, а вода в запруде была похожа на сало, которое мама, чтобы оно остыло, сливает в миску, — жирная, серая и чуть, затуманенная. Деревья казались огромными; как великаны, поднявшиеся на цыпочки, они смотрели на него сверху и, казалось, больше принадлежали небу, нежели земле. Свинцовое небо, еще черное, но уже с серебряной каймой, казалось таинственным. А на самом дне Вселенной, возле миски противного незастывшего сала, стоял Кен, чувствуя себя рядом с этими огромными деревьями и величественным небом крохотным существом, которое рассматривают под микроскопом.
Он потянулся, хотелось зевнуть, почесаться, пробормотать какие-то слова, но не хватало смелости издать и звука. Все было так непохоже на то, к чему он привык, хотя всего в часе езды на машине отсюда стоял его собственный дом, тихий и опустевший, на аккуратной улице в пригороде Мельбурна. Занавески опущены, двери заперты, ворота на щеколде. В доме никого не было. Мама с папой уехали на турнир по гольфу в Милдьюру, которая находилась в нескольких сотнях миль от Мельбурна. «Полезно для бизнеса, — сказала мать отцу, — Обязательно надо поехать, дорогой. Там будут все». Вот они и поехали. Отвезли Кена на вокзал и уехали.
Он стоял в лесу, сразу упав духом, растерявшись и испытывая отчаянное одиночество. Всего в двух шагах от него спал Хью, да и все остальные лежали у себя в постелях в доме за вершиной холма, и добежать до них можно было за минуту или две, но они не были ему друзьями, хотя раньше у него никогда на этот счет не возникало сомнений. Это были чужие люди, которые жили по чужим законам и руководствовались совсем чужими понятиями. Чересчур шумливые, чересчур инфантильные — так вроде выражалась мама? И всем довольные. Его раздражало почти все, что они делали. Они говорили по-другому, думали по-другому, вели себя по-другому, даже еда на столе была совсем другой. И жили они в этом необычном месте, где по ночам кричала сова, а сны были золотыми. Он так надеялся, что утром все будет как обычно, но ничего подобного, по-видимому, не произошло.
Между деревьями и среди ветвей, наподобие духов, метались, тяжело хлопая крыльями, большие, крупные птицы. Он увидел кролика; один, два, пять кроликов, которые, встретившись с ним взглядом, как ртуть шмыгнули куда-то в кусты. Прыгнули они, и вместе с ними сделало скачок его сердце.
