Листья полыни - [75]

Теперь же следовало взлезть на мачту и там развязать, а быстрее разрезать злополучный узел. И Зорко, ничтоже сумняшеся, не обращаясь за указанием к кормчему, хоть и знал, сколь не жалуют сегваны того, кто дерзнет на их ладье хозяйничать, бросился к борту, вцепился в веревочный всход, вскочил на планшир и полез вверх, в вышину, к грозным тучам, туда, где качалась вершина мачты.

Науку мореходства Зорко превзошел у вельхов, вместе с Мойертахом, Геллахом и Лейтахом уходя далеко от берегов, и потому не смущался бурей — бывали штормы и потяжелее. А вот новое тело, в которое он вошел, знакомое по снам, — да было ли оно таким уж новым? — как нельзя лучше подходило для того занятия, кое он сейчас предпринял. Длинное, жилистое, выносливое, закаленное и сильное, ловкое и проворное, наученное всем мыслимым и немыслимым движениям и уловкам, оно само выполняло все указания разумения, и то, что было бы непросто для Зорко наяву, в этом сне, кой тоже стал теперь явью, совершалось без натуги.

Зорко скоро добрался до железного кольца, укрепленного у верхушки мачты. К кольцу этому привязывались снасти, что не меняли своего положения и служили для того, чтобы мачту удерживать. На это же кольцо забирались, когда требовалось осмотреть окоем — не видать ли чего нужного или страшного? Перед этой бурей, надо думать, не взбирались сюда: и рей остался закрепленным, и наступление шторма прозевали. У Геллаха меж тем заведено было, чтобы всегда на мачте кто-нибудь сидел, даже в свежий и холодный ветер на полночных морях, пронизывающий человека насквозь, так что и кожаные куртки на меху не спасали. Только в самую бурю, когда каждая пара рук была на счету и любой груз лишний, что вершину мачты тяготил, повредить мог остойчивости, никто наверх не лазил.

Внизу, в шестнадцати локтях, семеро моряков, углядев, похоже, то же, что нашел и Зорко, теперь махали ему приветственно и кричали по-сегвански, пусть не все были на вид сегванами. Злополучный узел был прочен, толст и стянут туго. Обычно узлы вязали так, чтобы, за один конец потянув, можно было весь узел разобрать вмиг, сам же узел меж тем держал так крепко, что, казалось, вовек не его разберешь. Этот же узел вязали на совесть, да без ума.

Зорко уселся на рей, обнял ногами мачту и зашарил на поясе.

«А нож-то, нож! — спохватился он. — Есть ли нож-то? У меня был, а здесь…»

Но тревожился он зря. Нож на поясе отыскался, да еще какой! Таких Зорко и не видел никогда: прочности необычайной, из стали, а рукоять из кости зверя, на слона похожего, только шерстью обросшего, коих зверей живьем никто не видел, а лишь замерзших сегваны находили на далеких полуночных островах. Вся она изукрашена была узорами, цветами разными и листьями, и только у самой вершины, там, где у меча яблоко бывает, а у сего ножа был набалдашник, темляком снабженный, увидел он вдруг знакомое изображение: фигуру человека, руки в стороны распластавшего. Человек сей, однако, не один был, но трое таковых, друг другу подобных, только один вверх головой находился, как положено, а двое других вправо и влево головой — вроде лежали. Тот самый знак, что аррантский жрец отдал кунсу Ульфтагу когда-то и где-то. Тот самый знак, от вида коего темнели печалью и гневом глаза ученого арранта Пироса Никосича. Зорко ударил ножом по волокнам толстой и просмоленной пеньковой веревки. Несколько волокон лопнули, но остальные, сырые, задубелые, пропитанные морской солью, поддаваться не спешили. То взлетая к тучам, то опускаясь вниз, то качаясь вправо и влево, едва не над волнами уже повисая, а отнюдь не над настилом, рассекал Зорко волокно за волокном. Рассекал и думал иной раз о том, что стоит волне повыше и помощнее ударить кораблю в борт, он — за счет веса его, Зорко, нового тела, бывшего пускай и худощавым, но куда более весомым, нежели привычное, — может опрокинуться в пучину.

Наконец веревка, не рассеченная еще до конца, не выдержала натуги и лопнула. Рей освободился и запрыгал, увлекаемый ветрилом, в полусажени от мачты. Ветер взвыл на сотни голосов и принялся уже не трепать парус, а надувать его. Теперь уже сила была на стороне людей: семеро молодцев выбрали шкоты, и корабль стал разворачиватся носом к волне.

Зорко возвратил нож на пояс, в ножны, и проделал обратный путь вниз, просто соскользнув по мачте. Оказавшись на настиле, он не мешкая пришел на помощь семерым, усмирявшим непокойное ветрило, размером добрых пять саженей вширь и четыре в высоту. С его участием парус все же был скатан, связан и уложен вдоль борта. Однако работы оставалось еще немало: следовало оказать подмогу кормчему и закрепить рулевое весло, чтобы не тратить попусту силы, возвращая всякий раз его на место. Надо было изловить все, что оторвалось, отломилось, порвалось, и водворить на место, привязать, закрепить. Нужно было снова подняться на мачту и опять привязать тяжелый рей, но уже не поперек, а вплотную к мачте, чтобы не зашиб кого, не парусил излишне, не сломал мачту, ударяясь о нее, и не переломился сам. Требовалось захлопнуть дубовую крышку, ведущую в нутро корабля, чтобы вода, катившаяся потоками через палубу, не попадала внутрь и не портила груз.