Листопад - [8]

Зимний день творил свои чудеса. Стволы сосен, облитые морозным солнцем, казались янтарными. Было тихо. Лишь иногда из хвойных сумерек доносилось цоканье клестов. На придорожной березе спелыми лимонами повисла стайка овсянок. Наклонив головки, они с любопытством поглядывали на двух шагающих людей.

- Что вам еще надо? - приостанавливаясь, проворчал на птиц Прокудин. - Порцию получили, а теперь погодите до утра.

Овсянки, словно бы поняв речь старика, сорвались с веток и исчезли в березняке.

- На поле стреканули, - провожая взглядом улетающих птиц, заметил Прокудин. - А что там найдешь? Пургой все бурьяны обило. Мало их стало. Выведутся - тогда лесу говори крышка, мил человек. А почему их стало меньше - понять не могу. То ли на чужбине теряются, то ли ребята летом гнезда разоряют? Ученые пишут разные непонятные книги, а вразумить нас потолковее, как сохранить птичек, не спешат. Я уже и кормушки для них делал, и домики. Живите только...

Солнечные блики смолистыми стружками ложились под ноги. Прокудин шел неторопливой, размеренной походкой, часто оборачивался, по-мальчишески задорно блестел глазами. Он словно был насквозь пронизан лучами. Буравлеву показалось, будто и не разделяли их эти три десятка лет жизни.

За светлым сосновым бором потянулся сумрачный ельник. Снег потемнел. На нем уже не было живых солнечных пятен. Над головами нависли широкие рукаве елей.

- Дальше пойдут дубравы, березняки - места сухие, веселые, рассказывал Прокудин. - А тут, гляди, какая волчья хмарь... Жуть берет. Дед мой, помню, говорил: "По еловому лесу иуда с петлей бродит, на удав толкает. В сосновом - сами персты ко лбу тянутся. На каждое деревце, как на икону, смотришь. В березняке да дубняке - хоть в пляс пускайся". Я, правда, с ним не согласен. По мне, каждый лес хорош, кроме осинника.

- Напрасно, - возразил Буравлев. - Осина - великое дерево! Из нее и сруб что надо, и кровля подходящая. Знал я одного кочегара. На пароходе по Оке плавал. Так этот кочегар просто обожал осиновые дрова. Сажи от них не бывает. Значит, трубы всегда чистые. И жару эти дрова, если сухие, дают не меньше березовых.

Прокудин потер ладонью потное лицо и, заглянув Буравлеву в глаза, сбил на затылок шапку. На изъеденный морщинами лоб сползла белесая прядь. Внимательным взглядом по пути ощупывал он, опознавая, каждый сучок, каждую можжевелку, слух его был насторожен и чуток. Старик то улыбался, то вдруг, хмуря брови, затаивал дыхание, к чему-то прислушивался.

Ели таинственно шумели над головой. И что-то в их робком шорохе вновь напоминало Буравлеву тот прощальный вечер, бледный полусвет, падающий через окно на лицо Кати, и хрустящий под ногами снежок...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Зима оказалась капризной. Неожиданно потеплело, вместо снега кропила морось, по просекам потянули студеные юго-восточные ветры. Земля во многих местах оголилась, и пожухлые, мокрые травы раскосматились на полянах. Сырость пронизывала до костей. Все зверье старалось укрыться в убежище. На краю Касьянова брода под сухими корневищами сосны лежала матерая волчица. Она тоскливо прислушивалась к завыванию ветра.

Над вершинами сосен послышался лопот крыльев больших птиц. Волчица прижала к затылку треугольники ушей, поползла от болота к чащобе. На спуске, у небольшого ложка, вытянула когтистые передние лапы и положила на них голову. В глубине глаз застыли зеленоватые угольки. Из кустов, воровски ступая по мокрому, потемневшему снегу, вышел Корноухий широколобый, щекастый вожак стаи. Осторожно приблизились еще четыре взрослых зверя, а вслед за ними шестеро волчат. Подняв морды, они внюхивались в воздух.

Из-за верхушек сосняка показались глухари. Огромный пестрый петух круто пошел вниз. За ним, плавно описывая круги, стали снижаться остальные птицы.

По немому приказу Корноухого звери, осторожно ступая, потянулись к зеленевшим за логом кустарникам. Проваливаясь по брюхо в сырой, липкий снег, впереди шла матерая, за ней - переярки, дальше шествовали прибылые. Строй замыкал Корноухий. Волчата нетерпеливо вскидывали длинные морды, выскакивали в стороны. Но грозный взгляд вожака сразу же наводил порядок. От болота из ивняка выскользнул и поплелся позади стаи отставший криволапый волчонок. Ребра выпирали из-под кожи. Непомерно большая голова и тонкое тело делали его уродливым. Он спешил догнать сородичей. И каждый раз, предупрежденный злобным взглядом Корноухого, припадал тощим брюхом к скользкому, выпирающему из-под снега мху. Дойдя до можжевеловой заросли, волки разделились надвое. За ложком, у прогалины, постояли, словно обдумывая, как быть дальше, и во главе со старшими окружили можжевельник, в котором беззаботно кормились глухари.

Сумерки синевой наполнили промокший, стылый лес. В стороне, в сосняке, вскрикнула какая-то птица. Гнилое урочище погружалось в долгий, сторожкий сон. И вдруг тишину прошил тоскливый, тревожный всхлип и торопливый лопот крыльев. Из можжевельника, рассекая путаные пряди тумана, поднимались тяжелые глухари. С отчаянным шумом закружились они над зарослью. Волки пружинисто подскакивали, сшибались, ловко хватали в тумане потерявших ориентировку, перепуганных птиц. Поодаль с поднятой мордой стоял Корноухий. Зорко следил за работой прибылых.