Листая страницы сербской истории… - [63]
И это не случайно. Ведь он сам был связан с Россией глубокой внутренней связью. Можно привести немало деталей, которые обычно ускользают от внимания историков, толкующих об исключительно политическом интересе Пашича к Петербургу.
В 1925 г., на закате поздней осени патриарха, его супруга Джурджина писала своей родственнице: «Никола всегда чувствует себя хорошо за границей». Всё точно, но особенно справедлива данная констатация применительно к России. Пашич любил Россию, любил в ней бывать, всегда чувствуя себя здесь своим: к нему и обращались там не иначе как «Николай Петрович». Любил общаться с русскими, иногда, правда, перегибая палку: во время официальных приемов нередко здоровался за руку с лакеями в ливреях. Любил говорить по-русски, что, бывало, тоже приводило к казусам. Как вспоминал посланник Сербии в России Димитрие Попович, однажды на приёме по случаю приезда в Петербург короля Петра Карагеоргиевича (1910) Пашич разговаривал без переводчика с каким-то русским генералом. Но так, что по окончании разговора тот удивлённо заметил: «А я и не знал, что сербский язык так похож на русский»[46]. В бытность же его самого сербским посланником в Петербурге (1893–1894) он, расписываясь в книгах посещения важных особ, всегда старательно выводил: «Николай Петрович Пашич»[47]. И даже позднее, во время официальных визитов, данная практика не менялась. 28 апреля 1916 г., к примеру, подтверждая получение от Московской городской думы ста тысяч рублей для сербской армии, гость начертал: «Николай Петрович Пашич. Министр Председатель Сербский». Эта его расписка[48] тиражировалась газетами – русским было приятно… Мелочи, – скажет кто-то. Детали, ответим мы, – говорящие куда больше о подлинном состоянии души, чем долгие официальные заклинания.
И в быту, о чём уж совсем редко упоминается при описании жизни политиков, Никола Пашич был каким-то полурусским. Летом, например, любил носить чесучёвую пару, как помещик средней руки. На кухне у него стоял большой тульский самовар из меди, а рядом – ещё один маленький самоварчик. Среди столового серебра в хозяйстве Пашичей имелось 12 русских ложек с инкрустациями, чайный сервиз и 6 чарок для водки, которую он, правда, не пил. А в кабинете был особый шкафчик с собраниями сочинений И. А. Гончарова, Л. Н. Толстого – с его произведениями он познакомился еще в 80-е годы, в бытность в России эмигрантом, – и других русских классиков. На стенах в доме в центре города на Теразие, висели картины художника Байкова и русские иконы в старых окладах. И в церкви он обычно крестился, отбивая поклоны в пояс, что также было нетипично для серба.
Кстати, о вечном. В июле 1918 г. он выдавал замуж свою младшую дочь Паву. Так вот, венчание происходило в русской церкви в Ницце[49]. Год спустя, в августе, сообщая ему о рождении внучки Катарины, Джурджина Пашич писала из Лондона: «Пава чувствует себя хорошо, так же как и девочка. Крестить её будет русский священник, поскольку сербского здесь нет. Я пишу тебе об этом, поскольку знаю, что тебе будет приятно»[50]. Есть, наверное, какая-то связь между самим фактом «русского крещения» и всей последующей судьбой Катарины Рачич: в 1940 г. она вышла замуж за князя Теймураза Багратион-Мухранского. Венчали молодых в Топчидерской церкви русские священники. Присутствовала при сём и старая Джурджина. Стоя сзади, она, должно быть, вспоминала своего Николу – несомненно, ему было бы приятно. Ведь только она знала этого скрытного и молчаливого балканца до конца. А потому совсем не случайно, что, когда в конце 1926 г. Пашича хоронили, у него на груди лежала русская икона св. Спиридона в серебряном окладе, к которой прикладывались все пришедшие проститься, а «в отпевании и погребении покойного приняло участие русское духовенство и русский хор». Всё это – «по желанию супруги», как сообщало эмигрантское «Новое время»[51]. Пашич лежал в ореховом гробу, усыпанном красными гвоздиками и белыми розами. У его одра стояло 128 венков. Среди наград, что несли курсанты военной академии, в первом ряду были русские – орден Белого Орла с бриллиантами и Св. Владимир I степени.
Но вернёмся к Пашичу живому. Познав нужду и привыкши преодолевать лишения, он был экономным хозяином (иногда даже слишком!) и умел считать деньги. Причём, получив за супругой изрядное приданое, он не изменил ни образа жизни, ни привычек: его стол, как всегда, был традиционным и скромным, он никогда не курил, пил мало, разбавляя любимое неготинское вино водой. Мог по десять лет не снимать один и тот же редингот, но на приёмах носил фрак, обрамлённый орденскими звездами и длинной седой бородой, столь элегантно и с достоинством, что на это обращали внимание даже европейские аристократы. Всегда скрупулёзно следил за своим здоровьем, регулярно посещая европейские курорты – Карлсбад, Мариенбад, Эвиан, а также проводя время на Ядране (обычно в Опатии и Цавтате) или на сербских курортах с их горным воздухом. Эта ревнивая забота о здоровье в совокупности с крайне умеренным образом жизни и умением полностью отключиться от политических и иных баталий способствовали тому, что до глубокой старости он сохранил свежесть тела и мысли и потрясающую работоспособность. А отключаться Пашич умел.
