Лишний человек - [3]

— Нет.

— А я ведь тебе написал. Где это… Черт, нет, не написал. Я же говорю — совсем голова не соображает. Ну ладно, сейчас. Вот.

Вера достала очки. Отличный эскиз, все строго по ее указаниям, ничего не упущено. Очень красиво. Но не идет ни в какое сравнение с прежними его работами. Просто старательно расписанный задник. Она постаралась скрыть разочарование. Художника легко обидеть, а Димка всегда воспринимал критику болезненно. С этой его слабостью считались, руководство Димой дорожило. На его эскизах ощущался и шум листвы — без единого дерева на сцене, и упоительный ветер — без всякого ветродуя за кулисами. Он умел распахнуть во всю стену неохватное небо, в которое хочется упасть, и сжать огромное пространство в удушливый каменный мешок, и еще много чего. Но… но не на этот раз.

— Ну что скажешь? Похоже?

— Да, хорошо. Ларинский дом я бы поменяла. Чтобы было так, знаешь, поживее. Такой синий зимний свет в окне. Натоплено в комнатах, натоптано в сенях… Это провинциальная усадьба, старый дом, деревенские соседи. Надо, чтобы был контраст со столичным балом — холодным и торжественным.

— Да я и хотел, чтобы контраст. Я вот тут… Ну ладно, я еще подумаю, — Дима заметно расстроился. — А второй бал как?

— Отлично. В самый раз. Мы тут колонны просто передвинем, да? Здорово придумано.

Придумано было не слишком здорово, довольно банально, но получше, чем все остальное.

— А сад как тебе? Я сначала думал сделать прямо вот тут крыльцо, а потом решил — не надо, пусть будет условность.

— Хорошо, пусть условность. Тут главное настроение передать. Ларинский сад — это такое… Тут тоже эта провинциальность. Они варят варенье, отгоняют мух… Кругом осень. Пахнет опавшей листвой и яблоками. И это, как его… Весь день стоит как бы хрустальный. Понимаешь? Это вообще главное. «Онегин» — это очень осенняя по духу история. Неважно даже, что потом у них там зима… На самом деле для всех это осень, для кого-то — вполне плодоносная, для кого-то — преждевременная, а для кого-то — вместо так и не состоявшегося лета.

— И для Ленского осень? Что же в нем осеннего?

— В Ленском — ничего. Поэтому он не дотянул до финала и отбыл в край вечной весны, по которой тоскует в предсмертной арии. А остальные живут в этой осени, с вареньем, с остывающим солнцем, поредевшей листвой, со сбором немудрящего урожая, последним теплом и первыми заморозками.

— Н-да. То есть это не Онегин тут лишний человек, как мы писали в школьных сочинениях, а Ленский.

— Если угодно. В некотором смысле.

— У Вани должно хорошо получиться, — кивнул Дима. — Он умеет устроить… вечную весну. Ты видела его Ленского в Шатле? Ну того, старого еще? Там в него Онегин всю обойму разрядил на дуэли. И, знаешь, я когда сам это увидел, подумал — а и правильно! Того Ленского явно одной пулей было не уложить. Очень уж был напористый.

— Это еще что, — отмахнулась Вера. — Я видела Ленского, который застрелился сам. Ленского, которого нечаянно подстрелил проходивший мимо охотник. Ленского, которого задушили, и Ленского, которого переехали мотоциклом. Ленского, который выжил и уполз. Ленского, который потом являлся Онегину окровавленной тенью и демонически хохотал. Богатая роль.

— А Онегин у нас кто будет? Я уже спрашивал вроде, да все забываю.

— Сёма.

— Кто?

— Кривобоков.

Дима перестал шуршать эскизами и озадаченно поднял на нее глаза.

— А это кто? Из молодых?

— Да не так чтоб… Он у нас в прошлом сезоне пел. Болконского и Яго.

— Не помню, — беспомощно сказал Дима. — Болконский?

— И Риголетто еще. Ты сам спектакль помнишь? Твое ведь детище.

— Конечно помню! Я вроде еще из ума не выжил, — обиделся Дима.

— Ну вот. Он там пел. Весь сезон, бессменно.

Дима смотрел на нее непонимающе.

— Вы еще с ним обсуждали, делать или нет балкон для Джильды. А на генеральном прогоне она оттуда свалилась, а Сёма ее поймал. Не помнишь? Ладно. А кто пел в «Отелло», это помнишь?

— Ну… Роман вроде пел. Да точно, Роман!

— Да. А еще? Он ведь потом уехал. Кто был вместо него?

— Ну… вместо него… я не знаю.

Вера поднялась.

— Идем.

— Куда?

— Я его тебе покажу.

В фойе Вера уверенно прошагала вдоль вереницы фотографий на стене и остановилась у входа в атриум. Вот он, «Риголетто». Сёма в костюме шута — не смешной, а страшный, изуродованная скособоченная фигура, грязный воротник съехал в сторону, издевательская ухмылка и затаенный страх в глазах. Герцогский дворец на заднем фоне — бархатные портьеры как будто в пятнах плесени, скульптуры замерли в странных мучительных позах, мраморные колонны словно изъедены червями, и сама фотография, кажется, источает запах тлена. Дима шумно вздохнул. Не всем понравилась эта его работа, но сам он был ею доволен. Она и впрямь вышла незаурядной.

— Вот Сёма, — Вера постучала пальцем по стеклу. — Вспомнил? А вот еще, смотри.

Рядом висела фотография с премьеры — команда постановщиков на сцене, в одном ряду с артистами, все раскланиваются с глупым и счастливым видом. Это был большой успех. Дима держит за руку Джильду, а сам в это время отвернулся к Сёме и что-то ему увлеченно втолковывает.

— Ну, вспомнил?

— Вспомнил, — Дима смущенно кивнул. — Да я и так помнил, просто… Это у меня с головой что-то. Переутомился, наверно, в отпуск пора. В Кисловодск.