Лишний человек - [4]

Вера не смогла ему объяснить, что не так с эскизами, и Дима ушел в недоумении. Все на месте, не придерешься… но чего-то не хватает. С «Онегиным» так нельзя, он не прощает ошибок. Верди сам прогнет под себя любого постановщика, «Дон Жуан» всегда прорвется к зрителю. А «Онегин» в неумелых руках превратится в ничто. Ладно, еще есть время все обдумать.

Лишний человек… Да, так писали в сочинениях в ее детстве. Теперь уж не пишут. И лишний человек здесь не Онегин и никакой не Ленский. Лишней она ощущает себя сама. Ей не нашлось места в этом спектакле. Нет, она еще может петь, и неплохо. Но… надо уходить вовремя. Сдавать позиции с достоинством. Сцена предъявляет женщинам больше требований, чем к мужчинам. Так было всегда, и ничего не изменилось.

Все были удивлены тем, как легко и решительно она сама поставила точку в своей карьере певицы. И «Онегина» ей отдали под впечатлением от этого ее решения — пусть утешится новой игрушкой, какое-никакое развлечение, она заслужила. Вера это понимала. На это и рассчитывала: в Славике не посмеют отказать звезде, которая так безропотно уходит на пенсию. У нее и формально все в порядке — когда-то давно она исхитрилась окончить режиссерские курсы. Ерунда, понятно, профанация, но диплом в наличии. А опыта и понимания у нее побольше, чем у тех, кто берется за постановку оперы, не зная ее изнутри. И хотя работа режиссера — это совсем не то же самое, что выходить к публике самой, но Вера взялась за дело с воодушевлением. А теперь… теперь недовольна и собой, и Димой. И с Чайковским что-то не то.

Жарко, да. Все списывали свою подавленность на жару, на этот белый зной, от которого темнеет в глазах. Но дело не в погоде. Все началось еще раньше, просто они не сразу это поняли. Больше всего это было похоже на начало душевной болезни, но она ведь не могла поразить сразу всех людей? Пусть даже не всех, но очень многих. И она распространяется, расползается с каждым днем. То один, то другой невзначай пожалуются в разговоре, что как-то все не так… Еда потеряла прежний вкус, любая музыка наскучила, в голове ни единой свежей мысли, и воздухом не получается надышаться даже после грозы. Все говорят: чертова погода, возраст, здоровье, и вообще — чего вы хотите от жизни в мегаполисе? Но дело не в этом.

Дима, когда уходил, остановился в дверях и вдруг спросил: «Слушай, а я опять забыл, кто у нас Онегина-то поет?» И глянул на нее испуганно. Он сам понимал, что происходит что-то странное. «Не решили еще», — ответила Вера устало.

Сёма исчезал и раньше. Обычно ненадолго, но иногда пропадал без вести по полгода. Вера привыкла к этому, не тревожилась и ни о чем его не спрашивала. Захочет — сам расскажет. А если все-таки спрашивала, Сёма отвечал и объяснял — уж как умел, так и объяснял.

Но на этот раз все было не так. Он пропал без предупреждения, и вместе с ним исчезло что-то еще. Им надо было спохватиться раньше, но Сёма почти убедил их, что ничего по-настоящему плохого с ним случиться не может, и они забеспокоились не сразу.

Первым неладное почуял Ваня. Он рассказывал в буфете какую-то байку из своего бурного сценического прошлого и вдруг был перебит вопросом: «Погоди, а Сёма, про которого ты говоришь, это кто?» Ваня поперхнулся чаем и замолчал. Спрашивала Алиса, которая только за последний сезон пела с Сёмой в двух спектаклях, и они все вместе много раз пили кофе за этим самым столиком. Ваня перевел взгляд на Романа, но тот тоже смотрел вопросительно, ожидая ответа. Так оно все и обнаружилось.

Никто в театре не мог вспомнить Сёму. Его словно стерли ластиком из человеческой памяти. Следы, правда, остались: у многих в телефонах были его фотографии с репетиций или совместных посиделок в кафе. Но однажды Вера в очередной раз полезла в телефон, чтобы напомнить забывчивому собеседнику, кто такой Сёма, и обнаружила, что фотографии сами собой исчезли. То же произошло с телефонами у остальных.

Только АВОТиЯ крепко вцепился в свои воспоминания и пока что держался. Сёму еще можно было увидеть на общих фотографиях в фойе, его имя осталось в программках и афишах, и записи спектаклей с его участием никуда не делись. Увидев их, люди светлели лицом и восклицали: «Ах да, точно, что это я!» А отвернувшись, тут же снова все забывали.

Растерянность перешла в беспокойство, беспокойство — в отчаяние, которое они старательно прятали друг от друга, пока Саша с присущей ему прямотой не спросил однажды: «Это значит, что его больше нет?» Никто ему не ответил. Но Сёмы действительно нигде не было. Он не отзывался на звонки и сообщения. Сведения, которые им удалось раздобыть, были, с одной стороны, предельно конкретными, а с другой, окончательно заводили в тупик.

Им удалось установить, что последний раз Сёму видели в Лондоне, где он пел Риголетто. Это был заключительный спектакль, он прошел удачно, и после представления все отправились в паб пить пиво — вечер выдался не по-весеннему жаркий. «Риголетто» — короткая опера, совсем малютка, и час был сравнительно ранний, но все пришли в хорошее настроение и разъехались по домам уже глубокой ночью. Паб потом удалось отыскать, но на этом все следы обрывались. Саша очень долго и терпеливо расспрашивал перепуганную лондонскую Джильду, которая была толковее прочих и, приложив немало усилий, сумела сосредоточиться на воспоминаниях и удержать в голове предмет разговора. «Это точно было за полночь, — испуганно повторяла она, плохо понимая, чего от нее хотят. — Совсем уже поздно… Мы последними уходили. Я такси ждала у входа, он тоже остановился, мы поболтали еще. Мне показалось, он опять был какой-то…» — «Какой?» — «Ну типа загрустил». — «А он разве был грустный до этого? Вроде все говорят, спектакль хорошо прошел, все веселились». — «Это да. Но он еще до того, до спектакля… Как будто подавленный был. Или больной. Но спел потом так хорошо, я и забыла. А тут мы стоим, и я вспомнила. Предложила его подвезти тоже на такси, он отказался, говорит, близко же совсем, пешком можно дойти. И пошел. Через парк вроде». — «А парк разве на ночь не закрыт?» — «Не знаю. Но он в ту сторону пошел, я запомнила. Я ему вслед посмотрела, там деревья такие темные и над ними луна. И все такое… ненастоящее немного, как декорация. И вот он туда пошел».