Лишь - [40]

Его сопровождающая, стройная красавица алжирских кровей по имени Амели, не могла и двух слов связать по-английски; оставалось только догадываться, почему ее взяли на эту должность. И все же по утрам – в дивных вязаных свитерах, с улыбкой – она встречала его в вестибюле гостиницы и доставляла в местную библиотеку; днем, когда его возили на мероприятия, ездила на заднем сидении, а по вечерам доставляла его домой. Где жила она сама, было загадкой. Как и то, зачем ее к нему прикомандировали. Неужели, чтобы он с ней спал? Коли так, его книги плохо перевели. Библиотекарь вполне сносно говорил по-английски, но нес на себе печать неведомой скорби; под осенним дождем его бледная лысая голова словно размывалась и обесцвечивалась. Библиотекарь отвечал за его график; в первой половине дня Лишь выступал в какой-нибудь школе, во второй – в какой-нибудь библиотеке, а в промежутке его иногда возили в какой-нибудь монастырь. До этого он никогда не задумывался, что подают во французских школьных столовых; так стоило ли удивляться при виде заливного с маринованными огурцами? Красивые дети задавали чудесные вопросы на чудовищном английском, на манер кокни проглатывая «эйч»; Лишь любезно отвечал, и девочки хихикали. У него просили автограф, как у настоящей звезды. Ужинал он в библиотеках, зачастую в единственном месте со столами и стульями – детском зале. Вообразите: высокий Артур Лишь втиснулся за детский столик и ждет, пока ему развернут бутерброд с паштетом. В одной библиотеке для него испекли «американские сладости», на поверку оказавшиеся маффинами с отрубями. Чуть позже: он читал вслух для шахтеров, а те задумчиво слушали. О чем все только думали? Кто догадался послать писателя-гея среднего полета к французским шахтерам? Финли Дуайер наверняка каждый вечер срывал овации перед бархатным занавесом где-нибудь на Ривьере. Здесь же: мрачные небеса и мрачные судьбы. Вот и Артур Лишь помрачнел. Дни становились всё пасмурнее, шахтеры – всё угрюмее, хандра его – всё чернее. Он не воспрянул духом, даже обнаружив в Мюлузе гей-бар; жалкая темная комнатушка, горстка «любителей абсента»[88] и вывеска «Фортуна», иронию которой он не оценил. Когда Лишь исполнил свой служебный долг, духовно обогатив каждого шахтера Франции, и вернулся поездом в Париж, Фредди уже прилетел из Нью-Йорка и спал в номере прямо в одежде поверх простыней. Лишь бросился к нему в объятия и глупейшим образом разрыдался. «Ой, привет, – сонно протянул молодой человек. – Что случилось?»

На Финли фиолетовый костюм и черная бабочка.

– Как давно это было, Артур? Наше с вами путешествие?

– Ну, если помните, нам так и не довелось попутешествовать вместе.

– Года два назад, не меньше! И с вами, кажется, был… прехорошенький молодой человек.

– Ну, я…

Подходит официант с подносом, и оба они берут по бокалу. Едва не расплескав шампанское, Финли улыбается официанту; похоже, он пьян.

– Мы и разглядеть-то его толком не успели. Дайте-ка вспомнить… – И тут Финли драматично восклицает, точно в старом кино: – Красные очки! Темные кудри! Он тут, с вами?

– Нет. Он и тогда, в общем-то, был не со мной. Он просто всегда мечтал увидеть Париж.

Финли ухмыляется. А потом, заметив обновки нашего героя, озадаченно сдвигает брови.

– Где вы…

– Куда вас отправили? – интересуется Лишь. – Я что-то не припомню. Не в Марсель случайно?

– Нет, на Корсику! Как же там было тепло и солнечно! И люди такие радушные. И конечно, помогло, что я знаю язык. Я питался одними морепродуктами. А вас куда послали?

– Я держал оборону на линии Мажино[89].

– А что теперь привело вас во Францию? – спрашивает Финли, потягивая шампанское.

Почему всем вдруг стал интересен бедный маленький Артур Лишь? Раньше до него никому не было дела. Такие, как Финли, ни в грош его не ставили, для них он был как вторая «а» в слове «кваалюд».

– Я путешествую вокруг света.

– Le tour du monde en quatre-vingts jours[90], – мурлычет Финли, щурясь в потолок. – А где же ваш Паспарту?

Лишь отвечает:

– Я один. Я путешествую один. – Он опускает взгляд и видит, что его бокал пуст. Похоже, он тоже пьян.

Что до Финли Дуайера, так тот едва стоит на ногах. Он хватается за книжную полку и, глядя Лишь прямо в глаза, говорит:

– Я читал вашу последнюю книгу.

– Как это мило.

Он наклоняет голову, глядя на Лишь поверх очков.

– Как удачно мы встретились, Артур. Я хочу кое-что вам сказать. Могу я кое-что вам сказать?

Лишь готовится принять удар, будто сейчас его захлестнет гигантская волна.

– Вы не спрашивали себя, почему вам никогда не присуждают награды?

– Время и случай?[91]

– Почему гей-пресса не освещает ваши романы?

– Не освещает?

– Не освещает, Артур, не притворяйтесь, что не заметили. Вы не принадлежите к традиции.

Лишь собирается ответить, что, по ощущениям, очень даже подлежит экстрадиции, представляя, как его, мелкого романиста почти пятидесяти лет, берут под стражу и выдают американским властям, – а потом до него доходит, что Финли сказал «традиция». Он не принадлежит к традиции.

– К какой традиции? – булькает он.

– К традиции гей-литературы. Той, которую преподают в университетах. – Финли явно теряет терпение. – Уайльд и Стайн… Ну, и… я сам.