Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина - [82]

В программных статьях, посвященных разработке концепции «Великой России» (1908), П. Струве, который в свою очередь был интерпретатором политического курса и политической философии П. Столыпина[173], вплотную подошел к принципиально новому пониманию темы «Государство». Причем это понимание стало возможным, как признавал сам Струве, именно на фоне русской революции. И это важно само по себе, в том числе и сегодня, так как «для Петра Бернгардовича “государство” есть антитеза “революции”». В известном смысле «Государство и революция» Струве (неважно, что он так и не закончил книгу с таким названием, — по существу большинство его работ об этом) подобны «Войне и миру» Толстого. «Война» для Льва Николаевича — это отрицание «мира» и «мiра». В то же время она связана с ними неразрывно (по негативу). У Струве социальное состояние «государство» прямо противоположно социальному состоянию «революция». Напомню: «Государство есть “организм”, который во имя культуры подчиняет народную жизнь началу дисциплины». И еще: «Дух государственной дисциплины был чужд русской революции». Иными словами, государство является не просто состоянием прямо противоположным революции, но и путем, средством, способом ее обуздания и подчинения культуре и дисциплине»[174].

Но самое интересное в работах Струве из цикла «Великая Россия» — это понимание собственно государства. Меня здесь интересует всего пара моментов, которые помогут, как мне кажется, в понимании концепции «суверенной демократии». Среди тех идей, которые вызвали полное недоумение у научной общественности того времени, была идея о том, что государство покоится на двух китах — «империализме» и «либерализме». В статье «Отрывки о государстве» Струве пишет: «То, что в новейшее время называют империализмом, есть более или менее ясное постижение того, что государство желает быть и — поскольку государство ценно для личности — должно быть могущественно (речь идет именно о внешнем могуществе. — А. К.). Всякое живое государство всегда было и будет проникнуто империализмом в этом смысле… Если под империализмом разуметь заботу о внешней мощи государства, а под либерализмом заботу о справедливости в его внутренних отношениях, то XIX век и начало XX века характеризуются тем, что торжествуют везде те государства, в политике которых наиболее полно слились и воплотились обе эти идеи. А внутри отдельных государств над традиционным рациональным либерализмом торжествует весь проникнутый идеей мощи государства империализм. Беззащитный перед судом “разума” и основанной на нем нравственности, он торжествует потому, что за ним стоит властвующая над людьми мистическая природа государства. Таково историческое значение Бисмарка и философский смысл его деятельности»[175].

Мне кажется, что приведенные слова настолько явным образом коррелируют с концепцией суверенной демократии, что их не надо даже комментировать. Отмечу только, что под традиционным рациональным либерализмом имеется в виду тот формальный во многом либерализм, который за своими идолами (свобода, равенство, братство) не видит государства и его интересов вообще. Для этого рационального утопического либерализма государство — зло, и его присутствие в мире должно быть сведено к минимуму, к функции «ночного сторожа». А под либерализмом Струве неожиданно для многих нынешних политиков понимает «заботу о справедливости». Это, кстати, может стать переходом к пониманию того, что в традициях русской политической культуры справедливость для консерваторов была ценностью не меньшей (если не большей), чем для либералов, но это другая тема. Могу только процитировать высказывание Струве того же периода его творчества, когда создавалась концепция «Великой России»: «Я позволю себе назвать это… истинным либерализмом. Это тот либерализм, который, опираясь на идеи дисциплины, долга и ответственности, видит венец общественности в свободном осуществлении человеческой солидарности»[176].

Тут стоит еще отметить, что через двадцать лет идеи Струве об «империализме» и «либерализме» как базовых измерениях современного государства воспроизведет (в ином контексте и с другими коннотациями, разумеется) Карл Шмитт — политический философ, который тоже не посторонний для современного русского либерально-консервативного паттерна. В своей работе «Учение о конституции» Шмитт убедительно покажет, что государство обладает двумя измерениями: либерально-правовым и властно-политическим[177].

Собственно, в центральной статье цикла о «Великой России» Струве вводит еще несколько положений, которые не были оценены современниками, но зато получили развитие в будущем в трудах знаменитых политических философов, в том числе западных. Так, Петр Бернгардович пишет: «…психологически всякое сложившееся государство есть как бы некая личность, у которой есть свой верховный закон бытия». И дальше, будьте внимательны: «Для государства этот верховный закон его бытия гласит: всякое здоровое и сильное, то есть не только юридически “самодержавное” или “суверенное”, но и фактически самим собой держащееся государство желает быть могущественным. А быть могущественным — значит обладать непременно “внешней” мощью. Ибо из стремления государств к могуществу вытекает то, что всякое слабое государство, если оно не ограждено противоборством интересов государств сильных, является в возможности (потенциально) и в действительности (de facto) добычей для государства сильного»