Лис пустыни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель - [85]

Удалось ли Роммелю «укрыться от пролившегося на генералитет золотого дождя»? Супруга генерал-фельдмаршала, фрау Луиза-Мария Роммель, рассказала мне, что «ни при жизни ее мужа, ни после его трагической гибели ни она, ни ее сын никогда не получали каких-либо дополнительных выплат или пособий». По действовавшему тогда законодательству о материальной помощи семьям погибших при исполнении служебных обязанностей военнослужащих вдова маршала в течение 3-х месяцев получала должностной оклад супруга. В свою очередь сам Роммель никогда не получал дополнительных денежных сумм сверх положенного всем генерал-фельдмаршалам ежемесячного оклада в 4 000 марок.

Хочу привести еще один пример, чтобы окончательно прояснить отношение маршала к этому щекотливому вопросу. После выдающихся побед в Северной Африке до генерал-фельдмаршала дошли слухи о том, что Гитлер собирается подарить ему поместье. В салоне самолета в 1943 году маршал высказал свое отношение к «подарку фюрера» 1-«а» из своего ближайшего окружения:

– …Да, и у меня должно быть свое имение. Но я сказал «нет» и отказался. Теперь я без всякого уважения отношусь и к Гудериану – он не должен был принимать «пожалованное фюрером землевладение»…

Совершенно нелогичные с точки зрения здравого смысла поступки иных государственных и армейских деятелей «Третьего рейха» станут понятными и вполне объяснимыми, если тщательно проанализировать платежные ведомости рейхсканцелярии и бюджетно-финансового отдела вермахта. Не исключено, что только таким образом будущие поколения историков получат ключ к разгадке многих таинственных страниц 2-й мировой войны!

Глава 18. ОБМАНУТЫЙ ОБМАНЩИК

РАЗГОВОР С ГЕББЕЛЬСОМ

…Разверзлись мрачные глубины, и дыхание хаоса опалило наши души. В сумятице теней страна была парализована сумеречным предчувствием неминуемой беды, казалось, что материализовались древнейшие атавистические страхи, гнездившиеся где-то в самых потаенных уголках подсознания. Знамением времени стали нерешительность, болезненное раздувание «дутых» побед, недооценка реальной угрозы, пессимизм и неверие в будущее. Прогнило что-то в «тысячелетнем рейхе»…

Уже после тяжелейшего ранения Роммеля и неудавшегося теракта фон Штауффенберга, в конце июля и в начале августа я побывал в двух командировках – в штаб-квартире фюрера и на германском Восточном фронте. За время поездок у меня было множество встреч – в том числе и совершенно случайная, с доктором Геббельсом – множество откровенных бесед, споров и дискуссий. Я окунулся в грозовую атмосферу последнего фронтового лета и записывал в блокнот впечатления о каждом прожитом дне, чтобы сохранить непередаваемую интонацию того непростого для страны времени.

В последние июльские дни положение наших войск на Нормандском фронте стало удручающе плохим. Призрак Сталинграда все чаще стал являться командованию группы армий «Б»: союзники накапливали силы для расчленяющего удара, противостоять которому остатки наших дивизий уже не могли. Возникала реальная угроза тотального окружения.

На фронте вторжения бесчинствовала пропаганда, направляемая твердой рукой доктора Геббельса и идеологами СС. Там, где можно было обойтись несколькими по-мужски скупыми словами правды, пропагандисты с преступным легкомыслием твердили о набившем оскомину «чудо-оружии и его опустошительном для врага действии».

О последних событиях на аренах военных действий наши фронтовики узнавали из многочисленных листовок, сбрасываемых с вражеских самолетов, или из установленных в районе передовой громкоговорителей. Зачастую это происходило задолго до появления официальных сводок вермахта. Фронтовики тряслись от гнева после каждого нового кликушества «о высоком, как никогда боевом духе войск, о жажде боя и конечной победе над врагом», имея возможность сравнивать геббельсовскую дезинформацию с реальным положением дел.

По поручению командующего танковой армией я выехал в командировку в штаб-квартиру фюрера в отдел военной пропаганды. Я должен был заявить официальный протест компетентным лицам по поводу недобросовестного освещения событий во Франции. Оставалось только удивляться, в каком неведении пребывали высшие командные инстанции относительно положения и реальных возможностей наших войск на фронте вторжения. Со дня событий «20 июля» прошло полмесяца, только что были обнародованы планы формирования фольксштурма,[39] но при этом было крайне затруднительно называть вещи своими именами, не опасаясь обвинений в «пораженческих настроениях».

Я быстро убедился в том, что многочисленные беседы ни на шаг не приблизили меня к решению поставленной командованием задачи. 2 августа, опираясь на собственный опыт и наблюдения, я подал по инстанции рапорт с подробным анализом положения на Нормандском фронте. Я сообщил о том ущербе, который наносит нашему наземному транспорту вражеская авиация, полностью исключив для немецкой стороны возможность любых перемещений в светлое время суток, и о необходимости скорейшего боевого применения «Фау», чтобы остановить растущее недоверие к власти сражающихся из последних сил фронтовиков. Если же «чудо-оружия» на самом деле никогда не существовало и в природе или его боевое применение – это дело отдаленного будущего, пропаганда совершила преступление, попадающее под юрисдикцию военно-полевого суда.