Лис - [220]

Нино закончила химико-технологический институт и держала с подругой крошечный магазин, торговавший авторским мылом с ароматом лаванды, кедровых орехов, карамели, меда. Мыло выпускалось не только подушечками, но также в форме месяца, глаза, лодочки и упаковывалось вручную в мягкую овсяную бумагу. После того как их с Костей вместе задержали на Маяковке с плакатами о конституции, они вместе ходили на митинги, держались за руки, стоя в пикетах, и вскоре говорили о любви с тем же пылом, что и о борьбе.

Через полгода они поженились. Сотрудница загса, куда пара пришла расписываться, обратила внимание на синяк под глазом у жениха и забинтованную ногу невесты. Хотелось полюбопытствовать, отчего торжественный день молодые встречают в таком непарадном виде, но, взглянув на выражение лиц новобрачных, она ничего не спросила. Когда шли из загса, Костя сказал:

– До какого-то времени мне казалось, что любой человек хорош, пока не доказано обратное. А теперь я не верю, что люди вокруг добры, надежны, что они будут бороться с несправедливостью. Пока не увижу своими глазами. Вот ты хороший человек. Но ты исключение.

– Нет, Котэ, хороших людей много. Просто мы с тобой слишком часто приближаемся к тем, с кем нужно сражаться.

Вскоре Костя продал московскую квартиру, купленную всего пару лет назад, и вместе с женой переехал в Тбилиси, дав слово не возвращаться в Россию, пока она не освободится от рабства и беззакония. «То есть никогда?» – смеялась Нино, которая пока не стала продавать ни квартиру на Автозаводской, ни долю в своем магазине. Костя пожимал плечами: он поставил такое условие – себе или стране – и выполнит его. Мать, сестры – все они могут видеться с ним, приехав в Грузию.

Молодые поселились в очаровательно ветшающем доме на улице Ладо Асатиани у родителей Нино, Костя мгновенно нашел работу в большой международной компании. И не было бы предела радости молодоженов, если бы отец Нино, Георгий Луарсабович, не взял за правило бранить при Косте российскую власть и российские нравы. Хотя по существу Георгий Цихистави говорил то же самое, что и сам Костя, здесь, в Грузии, эти слова почему-то вызывали протест. Якорев никогда не возражал тестю – да и что он мог возразить? – но после таких разговоров мрачнел и умолкал.

– Черт знает, что такое… Но здесь, в прекрасном Тбилиси, в этом доме, рядом с тобой – мне обидно за Россию, которую я осуждаю в тех же выражениях, что и твой отец, – жаловался он жене. – Может, мне жаль мою страну, может, я принимаю эту брань и на свой счет… Или мне кажется, что из Грузии критиковать Россию слишком легко?

В ответ на это Нино обнимала мужа, и ее нежность казалась – и была – лучшим ответом и самым верным утешением. Так или иначе Котэ (так зовут Костю в Тбилиси) и Нино собираются переезжать в Штаты. Родители отговаривают их, но без чрезмерной настойчивости.

•

На исходе зимы Лия простудилась и внезапно получила пятидневный отпуск, а в довесок к нему летний жар и перемену голоса. Галина Савельевна с Марком и Малиной временно перебрались на Флотскую, и супруги остались вдвоем. За окнами с утра тянулся мартовский сумрак, во всем доме не зажигали света, и только в спальне теплился огонек маленькой лампы, точно окошко в бременском лесу. В спальню вошел Тагерт, осторожно неся чашку горячего чаю с лимоном. Над чашкой прядями поднимался ароматный туман. Тагерт медленно поставил чашку на журнальный столик и присел на край постели. Эта сцена о чем-то напоминала, но о чем, Лия не могла сообразить. Прячущееся воспоминание волновало, хотелось поймать его и рассмотреть в подробностях. Пристально глядя на мужа, Лия спросила:

– Скажи, ты ведь скучаешь по университету?

– Сама видишь, скучать мне не приходится, – произнес Тагерт улыбаясь. – Какая рука у тебя горячая!

Лия продолжала молча смотреть на него, ожидая настоящего ответа. Тагерт поглядел за окно и сказал уже без улыбки:

– Видел как-то в метро Чудихина с кафедры философии. Он не имеет никакого отношения к моему увольнению. Когда я еще работал на Зоологической, мы порой разговаривали… приязненно, что ли. Так вот. Этот Чудихин меня не заметил, а у меня не возникло ни малейшего желания его окликнуть, поздороваться. Мне был бы даже неприятен разговор с ним, хотя он в этом нисколько не повинен.

– Но я же помню, ты говорил, что университет – эликсир молодости, преподаватели припадают, молодеют… Как же ты без эликсира?

– Почему это без эликсира? Я забрал его с собой, – он легонько пожал Лиину руку. – Теперь он со мной навсегда.

– Ох, хитрец! А как же твои бесконечные влюбленные первокурсницы?

– А как же твой бесконечный Сашенька Студеникин? Давай, пей чай, пока горячий.

Упоминание бывшего ухажера и чая с лимоном словно изменило освещение в комнате. Воспоминание, которое до сих пор пряталось в нетях, вдруг выглянуло наружу и казалось теперь то ли тревожным дежавю, то ли сбывшимся пророчеством. Лия вспомнила о своих сомнениях накануне свадьбы, о битве авиабилетов и о том, как собиралась ухаживать за простуженным мужем. Именно выдуманная, подсмотренная сцена с лимоном убедила ее тогда согласиться… И вот теперь эта комната, мягкий огонек лампы, горячая чашка с целебным чаем. Все, как она представляла. Только простужена она, заботится о ней Сережа, и вопрос, кто главнее, давно перестал ее занимать.