Лис - [17]

До начала учебного года оставался месяц, но свои последние школьные каникулы Юрий Савич проводил в Жуковском. Стоял жаркий август, потрескивал под редкими шагами ковер розовой хвои, из окон двор окатывало музыкой. Но Юрий Савич не разбирал ни звуков, ни жары, он так глубоко погрузился в чтение, что не сразу услышал звонок. На пороге стоял человек, седой, красный от загара, в грязной гимнастерке. На ногах, несмотря на жару, у него были литые резиновые сапоги. В руках мужчина держал длинный сверток.

– Тебя что ли Юрой звать? – спросил посетитель угрюмо. – Ты один тут?

Человек шмыгал носом, озирался, каждую минуту приглаживал ладонью седые вихры. Назвался дядей Сашей, другом отца. Юра заметил, что у мужчины, который, кажется, несколько дней не брился, не переменял одежду, не причесывался, словом, не особо заботился о наружности, красивые кисти рук с тонкими музыкантскими пальцами.

Юра предположил, что сейчас мужчина заговорит о деньгах, но произошло другое. Дядя Саша, вертя головой и моргая, сообщил, что Андрей Савич был его боевым товарищем в Косово и год назад подорвался на мине.

– Мог бы и в бою, конечно, но от пуль он заговоренный был. По-глупому вышло, но все равно, считай, геройская смерть. До госпиталя не довезли. Кирдык папке твоему. – Тут дядя Саша отвернулся и долго смотрел на обои в прихожей.

Потом прибавил, что похоронили Юриного отца под Рачаком, это косовское село такое. Дядя Саша шмыгнул носом. Потом протянул Юре сверток – нечто длинное, аккуратно завернутое в брезент и перевязанное тесьмой.

– Вот, велел передать тебе. Не знаю, откуда у него этот трофей. Провезти через границу в Союз непросто было, уж ты мне поверь. Последний дар любви.

– Что это? – спросил Юра, не решаясь взять сверток.

– Да ты открой, не тушуйся.

Брезентовый чехол упал наземь, показались ножны, оклеенные черным камлотом в стершихся узорах. Савич ахнул, потянул за рукоять. Блеснула сталь. Это была шпага, младший брат клинка Фридриха Великого, только с более легкой и строгой гардой. Свет скользил по берегам узкого дола, срезаясь на лезвиях – свет не новый, напоминающий старинное серебро. Эфес был плотно обмотан косицами тонкого кожаного шнура. Поперек ребер шпаги под самой гардой чернел узор, похожий на спутанную надпись.

Люди редко способны сознавать важные перемены прямо в тот момент, когда эти перемены с ними происходят. Разумеется, глядя в зеркало, мы можем вызвать в памяти или, скорее, в воображении, размытый, многократно перерисованный образ, который зеркало показывало нам много лет назад. Можем положить рядом две фотографии из разных времен, качать головой, цокать языком. Но неспособность наблюдать такие перемены сразу – условие нашего душевного равновесия и даже выживания. Трудно вынести зрелище необратимого превращения одного человека в другого, особенно если этот человек – ты сам.

Юрий Савич, мужчина шестнадцати лет, понял, что становится другим человеком, как только шпага оказалась в его руках. Опасный удобный вес, кожаная оплетка эфеса, сжатого в ладони, тусклые молнии на лезвиях – это было недостающим фрагментом, замковым камнем его личности. За минуту, пока он вытягивал рапиру из ножен, примеривал в руке, покачивал и вытягивал в сторону кухни, шпага объяснила юному Савичу, кто он и каков, откуда происходит его чувство справедливости, доброжелательная стойкость и куда лежит его путь. Клинок был не просто вестью от погибшего на войне отца, но и самим отцом, которого Юрий ни разу не видел прежде и впредь не увидит никогда.

– Косово? Босния? Погляди-ка. Небось шлындрает сейчас по Малаховке с шоблой, с собутыльниками своими, – сказала мать, услышав историю шпаги. – А саблю в милицию надо сдать, Юра. Ни к чему нам в квартире оружие.

Никаких подробностей об отце Юра не добился, да и не особо старался, опасаясь принижающих подробностей. Нести шпагу в милицию или даже на оценку антикварам отказался наотрез. Он еще не знал, каково будет применение отцовского подарка, но твердо понимал, что жить без него не согласен.

•

На втором курсе Савич поступил в службу судебных приставов. А через полгода Вера сшила ему костюм мушкетера. Костюм их и познакомил. Первый раз Савич посетил швейное ателье в Кожевниках, чтобы заказать плащ – лицевая сторона васильково-синяя, испод маково-алый. Мастерица, молодая женщина лет тридцати, подняла на Савича добрые от усталости глаза. Она ни разу не спросила, для чего парню понадобился плащ по моде семнадцатого века. Тем не менее Юрию показалось, что швея спросила у него многое и поняла все. Производя ласковые замеры, женщина просила поднять руки, интересовалась, насколько он собирается запахивать полы плаща и как собирается его застегивать. Примерка волнующе напоминала объятия. От волос мастерицы пахло чем-то домашним, вроде горячих оладий.

Конечно, Савич, учащенно дыша, упомянул королевских мушкетеров – сдавленно и вскользь. Каково же было его изумление, когда, получая заказ через неделю, он обнаружил, что мастерица не только сшила восхитительный плащ, но по собственному почину вышила золотыми нитями с обеих сторон по мальтийскому кресту. Подняв глаза от василькового атласа, Савич посмотрел на женщину и почувствовал, что лицо его алеет, как мак, и он задыхается от благодарного восторга.