Линия жизни - [22]

Однако он был слишком деятельным человеком, чтобы погрузиться в обиды и переживания. Еще в 1938 году по его проекту был создан Институт теоретической геофизики АН СССР, в задачу которого входило решение комплексных проблем, связанных с целостным изучением строения Земли — всех ее оболочек и сфер. Шмидт стал директором института со дня основания. И теперь он полностью сосредоточился на руководстве Институтом теоретической геофизики. Многие его лаборатории были заняты конструированием приборов, необходимых для военных нужд. Другие продолжали заниматься фундаментальной проблематикой. Их темы лежали на стыке различных наук о Земле и были чрезвычайно важны для развития каждой из них.

Сам же Шмидт решил, что сложившаяся ситуация позволяет наконец взяться за ту проблему, к работе над которой он подступался уже в течение двух десятилетий, — космогонию, проблему происхождения Земли и планет Солнечной системы.

Это был новый поворот в его судьбе.

Шмидт вошел в космогонию не с пустыми руками, кое-какие предположения и догадки уже давно брезжили в его мозгу. Они не могли облечься в четкие идеи, потому что долгие годы он не имел возможности всерьез заняться космогонией. Но в апреле 1942 года такая возможность появилась. А уже не раз отмечалось, что Шмидт умел как бы прессовать время своей жизни, постигая за считанные месяцы то, на что у других уходили годы и даже десятилетия. Таким же методом он входил и в космогонию.

Весь арсенал приемов осмысления фактов, все отработанные многими годами типично его — шмидтовские — ходы мышления, весь свой организаторский талант и опыт применил он, чтобы начать массированный штурм космогонических проблем.

И первые результаты штурма сказались всего через полтора года. Уже в ноябре 1943 года на заседании ученых советов Института теоретической геофизики АН СССР и Астрономического института Шмидт делает доклады о разрабатываемой им новой теории происхождения Земли.

Однако, как ни упирай на удивительную работоспособность Шмидта, его умение буквально на лету схватывать неведомые прежде идеи, на оригинальность его мышления, тонкость интуиции и талантливость натуры, столь быстрый успех в новой сфере может показаться чудом, а серьезные люди давно уже не верят в чудеса.

И все же серьезные люди в данном случае не правы. Ибо им представляется, что познание может двигаться вперед одним-единственным методом: ученый собирает горы (целые Монбланы) фактов, а потом из этих гор чуть ли не сама собой вытекает идея, которая и будет законом природы. Такой ход познания в общем-то существует, но он далеко не единственный и даже вряд ли может быть признан основным. Извилистые дороги мысли, пути к постижению тайн мироздания гораздо сложнее и насчитывают бесконечное множество вариантов. Ведь наука — это не скучный мир, где все определяют щелчки арифмометров и компьютеров. Здесь играет огромную роль смелость — или, как теперь принято говорить, «эвристичность» — мышления, умение найти свой часто неожиданный ракурс, с которого общественные факты вдруг обретают совершенно иной, неизвестный прежде смысл.

Альберт Эйнштейн однажды заметил, что наиболее крупные открытия чаще всего совершают «гениальные невежды», которые просто не знают «правил игры», хорошо известных маститым ученым, и потому поступают вопреки правилам — высказываются против как будто бы незыблемых основ, выдвигают те самые «сумасшедшие» идеи, которые в наш век обрели особую ценность. (Недаром Нильс Бор однажды сказал своему коллеге, что предложенная им идея недостаточно сумасшедшая, чтобы быть верной.)

Эти представления еще не укоренились в нашем сознании. Словом «ученые» мы называем людей двух совершенно несхожих, даже противоположных типов. Первый — кладези знания, эрудиты, освоившие свод добытых их предшественниками истин, часто значительно развившие построения своих учителей. Эти люди очень ценны, без них познание — в те наиболее длительные периоды, когда оно движется медленно, шаг за шагом, без катаклизмов и рывков, — просто не могло бы развиваться.

Второй тип — это «гениальные невежды», взрывники, первооткрыватели, сокрушители основ. От них мало проку в спокойные периоды развития науки. Но тогда, когда необходима коренная ломка, когда выстроенное медленным и кропотливым трудом здание вроде бы неоспоримой теории дает трещину под напором новых фактов и надо возводить новое, в котором прежнее займет скромное место одного крыла, флигеля, в такие периоды на этих «невежд» — все надежды.

• В космогонию Шмидт ворвался именно как «гениальный невежда». И огромным его везением было то, что именно в этой науке, в этот момент остро требовался именно такой бунтующий мозг. Случилось так: как раз к середине сороковых годов факты безжалостно разрушили одно за другим изящные, даже ажурные строения космогонических гипотез, прежде поражавшие своей логической безупречностью и стройностью. Нужен был принципиально новый, нетривиальный, неожиданный, «сумасшедший» взгляд на проблему. Только он мог стать фундаментом для нового сооружения. А большинство космогонистов пытались представить себе некоторые детали и частности картины, не имея общей конструктивной идеи. Но ведь это все равно, что рисовать капители колонн, когда еще нет общего проекта здания и даже неизвестно, будет ли в нем колоннада.