Линия жизни - [21]

— Не торопись, подожди минутку. Пошушукавшись с другими ларешниками, он скоро вернулся, неся в руках засаленную тетрадку.

Ирина Владимировна снова протянула ему деньги, но грек отвел ее руку.

— Очень спешишь, дорогая. Так теперь нельзя. Вот фамилию надо записать, кто купил, — и он раскрыл тетрадку.

— Зачем фамилию?

Продавец плутовато улыбнулся:

— Сам не знаю. Фининспектор такой — требует. Ирина Владимировна удивленно пожала плечами и написала: Шмидт.

Продавец глянул на фамилию и громко закричал: — Это он! Конечно, он! Я узнал! Нет ни у кого такой бороды! Во всем мире нет! Только у Шмидта.

На крик со всех сторон сбежались люди. Шмидт оказался в их тесном кольце. Все что-то кричали, хлопали в ладоши и тянули к Шмидту руки. Вырваться удалось не скоро. Ирина Владимировна растерялась и забыла про свои тапочки.

Но когда они сквозь узкий людской коридор все же пробрались наконец к машине, перед капотом вдруг вырос взмыленный грек и замахал руками. Подскочив к дверце, он сунул в окно завернутый в газету пакет:

— Вот, дорогая! Пусть будет в них удобно. Мой подарок жене Шмидта, — и он исчез в толпе…

Теперь не было базара, не было города, да и полулежавший на сиденье Шмидт мало походил на моложавого мужчину, каким он был в тот предвоенный год. Дорогу он перенес трудно и в санаторий приехал полуживым.

Да, многое изменилось всего за несколько лет — и в стране и в его жизни. Годы его славы, когда не было человека, не знавшего Шмидта, прошли. Страна пережила самую страшную в истории человечества войну. Совсем иные подвиги новых героев были у всех на памяти. А Шмидт, отнюдь не по собственной воле, оказался как бы в стороне от главных событий.

В феврале 1939 года Шмидта избрали первым вице-президентом Академии наук СССР. Потом началась война. Пришел приказ об эвакуации учреждений Академии. Нужно было вывозить на восток целые эшелоны ценнейшего оборудования — Президиум и большинство институтов эвакуировались в Казань. На новом месте пришлось в предельно сжатые сроки расселять академиков и научных сотрудников, разворачивать работу, и в первую очередь — выполнение заказов, имевших оборонное значение.

Между тем президент Академии, семидесятипятилетний В. Л. Комаров, выдающийся ботаник, один из крупнейших в мире специалистов по систематике растений и флористике, в Казань ехать не захотел, а избрал местом жительства Свердловск.

Естественно, на расстоянии руководить Академией было нелегко, и это удваивало груз забот, навалившихся на Шмидта. А Комаров, если какие-то мелкие вопросы решались без него, постоянно обижался на вице-президента, который будто бы пытается властвовать единолично. Шмидт прилагал весь свой дипломатический талант, чтобы избегать трений. Он с большим уважением относился к Комарову и считал про себя его обиды не более чем чудачеством. Да, честно говоря, ему было и не до выяснения отношений. Управлять — особенно в условиях войны и эвакуации — такой махиной, как Академия, точно и ясно формулировать задачи, стоящие перед каждым ее подразделением, переубеждать иных ученых, слишком однобоко понимающих смысл своей работы в военное время, на все это и так едва хватало сил.

Академик П. С. Александров, работавший в начале войны бок о бок со Шмидтом, вспоминал некоторые эпизоды той трудной поры: «Мне говорил один очень крупный физик, что заниматься атомной физикой теперь несвоевременно. Нужно, мол, разрабатывать темы, которые должны быть применены сейчас же к делу, а не заниматься такой ерундой, как атомные ядра. Отто Юльевич имел мужество противостоять таким голосам. Помню одно собрание, где было сказано, что математики, разрабатывающие прикладные темы, будут получать по 800 граммов хлеба в день, а математики, которые заняты фундаментальными темами, — по 600 граммов. Отто Юльевич тогда пригласил нас к себе и сказал, что и в военной обстановке необходимо не только выполнять прямые сиюминутные заказы обороны, но также необходимо вести проблемные, теоретические исследования во всех отраслях науки, ибо это себя обязательно оправдает. Он считал, что и атомную физику никак нельзя оставлять. Это были слова большого человека и большого организатора науки, по достоинству оцененные многими учеными».

Шмидт не мог думать и поступать иначе. Но такие суждения иными истолковывались превратно… Сейчас трудно проследить всю цепочку событий более чем тридцатилетней давности. Одно известно вполне определенно. В апреле 1942 года из Москвы в Казань пришла срочная телеграмма, которая вполне ясно и недвусмысленно требовала отставки Шмидта.

Академик IL С. Александров рассказывает про эти, пожалуй, самые горькие в жизни Шмидта дни: «Помню, что академик А. Ф. Иоффе, проводя тогда собрание нашего отделения, не сел на председательское место, которое обычно занимал Шмидт. Он сел в стороне, а председательское место так и оставалось пустым». И это был мужественный поступок, иным путем, выразить свое сочувствие отставленному первому вице-президенту Иоффе не мог.

Шмидту хватило выдержки внешне сохранить спокойствие, но свое отстранение от поста он воспринял очень болезненно.