Линия длиной 15000 метров - [12]

Ну, рассердился я, раскричался, валерианки выпил, а успокоиться не могу. «Что это значит? — думаю. — В садике все дедушки, которые воевали, кроссовки купили?»

Словом, не выдержал я, поехал в магазин. Взглянуть, правду ли родственники мои говорят?

Да-а, такую очередь я видел только раз. В Ленинграде. Только там все тихо стояли. А тут? Боже мой… Один, этак моего возраста, кричит: «Пропустите ветерана, товарищи! Я ветеран! Мне без очереди положено!» И рвётся, знаете, да так локтями работает, будто оборону противника прорывает.

Ну, схватил я его за шиворот.

— А ну кончай, — говорю, — хулиганить! Зачем людей толкаешь?

А он как закричит на всю очередь:

— Как вы смеете со мной так разговаривать? Я инвалид войны!

Я говорю:

— Если ты инвалид войны, зачем тебе кроссовки?

Он смутился, говорит:

— Я… я… Я нормы ГТО сдавать должен. У нас на предприятии всех заставляют. И вообще, что вы меня держите, пропустите, я под Курском ранен был.

Я говорю:

— Я тоже под Курском ранен был. Видишь, в одних окопах сидели. Не для того, чтобы в очереди за кроссовками подраться. Ты в чьей, — спрашиваю, — армии воевал?

А он словно не слышит, что я спрашиваю. Одно твердит и перед моим носом красной книжечкой машет.

— Я ветеран. Пропустите. Я жаловаться буду. Мне государство право дало без очереди всё покупать. А вы, — это он мне, — хулиган, а не инвалид! Ну, тут я не выдержал, схватил его в охапку и понёс к выходу:

— Ах ты вошь, — говорю, — тифозная! Тебе не государство право дало. Тебе люди это право дали. Из уважения к тебе. За то, что ты Родину защищал. Тебе, понимаешь? Тебе! А не детям твоим! И не внукам! Чтобы ты на них это право распространял… И этим правом, как им захочется, пользовался…

Старушка какая-то смотрит, как я его несу, говорит:

— Вот это верно, сынок. Так его! Он сегодня утром бельё женское без очереди брал…

В очереди шум, смех, все смотрят. Девушка говорит:

— Смотрите, смотрите! Ветераны дерутся! Наверное, кроссовки не поделили.

А одна молодая женщина другой, не стесняясь меня, говорит:

— Давно пора. Так им и надо! Недавно в кассу железнодорожную прихожу, а билетов нет. Я кассира умоляю. Поймите, к мужу еду. Служит он у меня. Ну, она и сжалилась. «У меня, — говорит, — ничего нет. Но! Вон видите, в том углу дядя Федя стоит. Это наш вокзальный ветеран. Вы ему пятёрочку сверху накиньте, он вам и возьмёт. Ему я имею право билет продать. Да вы не бойтесь. Он свой человек. Я ему сегодня уже двадцать билетов продала».

Обмер я от таких слов. А другая женщина ей отвечает:

— Это что! Я как-то на «Бонни М» пойти хотела, думала, может, бронь выкинут. А кассирша говорит: «Что вы?! Всю бронь на «Бонни М» ветераны выкупили!»

Застучало у меня сердце от таких слов.

— Ну, — говорю, — слыхал, негодяй, что ты позоришь? Слово «ветеран» ты позоришь! Ты и такие, как ты!

В это время милиция подошла. Отвели нас в отделение. Так что вы думаете? Липовый оказался он инвалид. Трамваем его ударило. Лет пятнадцать назад. Пьяного. В милиции его уже как облупленного знали. Старшина говорит: «К сожалению, теперь много таких стало. Откуда только документы берут? Отец мой подводник. Он во время войны руку потерял. Никогда он себя так вести не будет, как этот… И мы его никогда ни о чём не просим. Хотя иногда, честно говоря, так хочется… Впрочем, это неудивительно. Удивительно, что друзей-ветеранов у отца с каждым годом становится всё меньше, а в очередях — их всё больше?! Но вы не волнуйтесь. Мы этим ещё займёмся. Спасибо вам за помощь! Теперь он у нас так просто не отделается».

Полегчало у меня на душе. Ну не может, не может, думаю, тот, кто помнит немецкие танки, кто детей из концлагерей освобождал, кого женщины благодарных стран с хлебом-солью встречали, кто товарищей своих потерял — Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой, — на кого глаза Любы смотрят в тот выпускной вечер… Не может тот так… Хотя всякое бывает, я понимаю… Не удалась жизнь после войны у кого-то. Уступил своей совести разок, другой… Глядишь, и совсем её потерял. Тогда тот всё это вспомнить должен.

На нас, ветеранов, многие равняться хотят. Советов — у кого? У нас спрашивают. Трудностей много. Перед теми, кто, Родину защищая, погиб, мы до конца своих дней за эту Родину в ответе. И никогда об этом забывать нам нельзя.

Я смотрю на пожелтевшую от времени фотографию. Мои друзья! Они навсегда остались молодыми, смеющимися… Люба, Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой…

ДОРОГОЙ ЗВОНОК

От метро я решил позвонить начальнику и предупредить, что проспал и поэтому опоздаю. Правда, у меня не было «двушки». Но рядом был табачный киоск.

— Вас много, а я одна! — ответила больная продавщица в маленьком окошке.

Однако позвонить надо было. Поэтому, зайдя за угол, я снял пиджак, чтобы она не догадалась, что-то снова я, во второй раз подошёл к киоску, протянул ей три копейки и попросил спички. Теперь она просто обязана была дать мне сдачи две копейки. Но на блюдечке в окошке вместо трёх копеек появились три коробка спичек. Спорить с ней из-за двух коробков было неудобно. Поэтому я снова зашёл за угол, причесался на другую сторону, опять подошёл к киоску и, чтобы она меня не узнала по голосу, с мягким прибалтийским акцентом попросил ремешок для часов за два рубля девяносто восемь копеек. На этот раз расчёт мой был точным! Дать два ремешка она мне не могла, потому что я предусмотрительно протянул ей только три рубля. Но на блюдечке в окошке появился ремешок и два коробка спичек…