Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - [113]

У мужчин, вошедших в квартиру, были грязные ботинки. «Когда вернусь домой, надо будет вымыть полы», – подумала про себя Инна. Вернулась она через восемь лет. Инна, как Лина, прошла через допросы, на которых ее заставляли подробнейшим образом рассказывать о якобы совершенных преступлениях против Родины. Повторяя эти выдуманные истории по многу раз, она забывала, о чем говорила раньше, и опускала или добавляла какие-то детали, что позволяло следователям использовать эти оговорки против нее. В сделанных под давлением признаниях не было ни слова правды, поэтому Инна путалась в выдуманных показаниях. Увы, данное обстоятельство только усугубило ее положение. Когда Инну доставили на Лубянку, один из сопровождавших ее процитировал Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»[495]. Ее вещи были переданы в специальный магазин, где их по сниженным ценам могли купить жены и любовницы государственных чиновников.

Как и Лине, ей пришлось пережить и тяжелую дорогу, и унижения по приезде. Теперь две эти женщины, не в силах сдержать чувств, обнимались и целовались, не чувствуя мороза. Инна, прибывшая в лагерь на несколько месяцев раньше Лины, хорошо изучила порядки на зоне. Какое-то время Инна работала в каптерке (на продуктовом складе) – выдавала порции риса и изюма, а также то немногое, что оставалось от посылок после того, как свою долю забирали охранники. У Инны было слабое зрение, а очки она то ли потеряла, то ли сломала, поэтому ей не разрешалось выходить за территорию зоны. Таким образом, Инна не принимала участия в строительстве шахт, которые продолжают работать в наши дни. Если бы Инна сделала хоть шаг за ворота, ее бы расстреляли на месте, не тратя времени на то, чтобы разобраться. Она хорошо запомнила приказ конвою: «Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к бегству, стрелять без предупреждения»[496]. Инна, по крайней мере, сумела расположить к себе охранников и могла рассчитывать на то, что теперь у них не поднимется рука в нее выстрелить.

19 декабря 1948 года Лина отправила письмо сыновьям, исписав четыре страницы мелким почерком – заключенным разрешалось писать не более двух писем в месяц. Она сообщила, что «чувствует себя немного лучше» после месяца, проведенного в Инте[497]. Лина постепенно приходила в себя после шестинедельной поездки на север, и, хотя физически она полностью оправилась, до конца жизни ее мучили кошмары, связанные с этой поездкой. Лина писала о сильных морозах – минус 47 градусов по Цельсию. Впрочем, в этих местах температура могла опуститься и ниже. Ослепительный свет солнца, поднимающегося над пустынным субарктическим горизонтом, навевает воспоминания о восходе солнца из «Скифской сюиты». Темнело здесь рано, уже к двум часам дня, поэтому определять время было трудно. Воздух «очень хороший», но слепящие, завывающие вьюги случаются часто – подробность, свидетельствующая о том, что она работала на улице[498]. В конце года она три недели тяжело болела. После этого работала в лагерной больнице, бо́льшую часть персонала которой составляли заключенные, и выполняла секретарские обязанности, возложенные на нее лагерной администрацией. Также Лина мимоходом упоминает, что работала на швейной фабрике шесть дней в неделю.

Она не рассказывала о распорядке дня, но, скорее всего, ее рабочий день составлял 8-10 часов, и она ела дважды в день в общей столовой. На завтрак давали овсянку или селедку с черным хлебом, а на обед – жидкий суп, баланду. Заключенным в обязательном порядке давали дрожжевой напиток от цинги. Расчистка дорог и строительство были каторжной работой; бочки, ведра и лопаты превратились для женщин в орудия медленной пытки.

С учетом ее возраста и физических возможностей Лине поручили более легкую работу, чем остальным женщинам, но все же к концу дня она валилась с ног от усталости. Лина вела борьбу с клопами и вшами в бараках, когда остальные уходили на работу, в столовую или в баню. Лина испытывала боли в позвоночнике, вскоре спина ее сгорбилась, а походка стала медленнее. Но, несмотря ни на что, она сохраняла достоинство, даже когда чистила уборные. Лина постоянно была настроена на добро и красоту, любила и умела общаться с людьми. Нередко, страдая от одиночества, она стояла где-нибудь между бараками (хождения из барака в барак не поощрялись) или шла туда, где можно было общаться, – в индивидуальную кухню, где разрешалось вскипятить присланный из дому чай, в библиотеку, чтобы с кем-нибудь поговорить. Особенно хотелось ей поговорить по-французски. Очень любила вспоминать Париж, свои путешествия с Сергеем Сергеевичем. Правда, так она его никогда не называла, а говорила всегда «Прокофьев»… Одно время она была приставлена к баку с помоями, их нужно было вывозить далеко в лес на тележке. По пути Лина Ивановна любила что-нибудь рассказывать, увлекалась, начинала жестикулировать, забывшись, бросала поручень тачки и с восторгом продолжала путь, вспоминая Париж, свои выступления на сцене и не обращая внимания на то, что другие мрачно толкают потяжелевшую тачку»[499]. Лина любила заводить «интеллектуальные разговоры» с другими заключенными из своей бригады. Одна женщина изучала астрономию, могла показать и назвать звезды и планеты; другая рассказывала о творчестве Толстого, а третья – о творчестве французских писателей, Оноре де Бальзака и Мари-Анри Бейля. Лина, конечно, делилась своими знаниями о музыке.