Лили Марлен. Пьесы для чтения - [87]
Молча улыбаясь, Авива смотрит на Иешуа. Короткая пауза.
Хочешь, чтобы я сказал тебе?
Авива молча улыбается.
Хорошо, я скажу… (Поднимаясь с камня, не сразу). Я вижу, что твои соседи не очень тебя любят… Они называют тебя распутной женщиной и не разрешают своим мужьям разговаривать с тобой… При этом они обвиняют тебя в том, что у тебя было три мужа, а тот, с кем ты живешь сейчас, вовсе не муж тебе.
Авива: Святой Гаризим!.. Неужели, ты, правда, это видишь?
Иешуа: Разве я не предупредил тебя?
Авива (сквозь зубы): Драные курицы!.. Болтливые дуры, на которых не захочет взглянуть ни один мужчина!.. Послушать их, так можно подумать, что они сами святые и только по недоразумению их еще не забрали живыми на небо… Наверное, ты тоже думаешь, что у меня было десять мужей, проповедник?.. А что, если я скажу тебе, что у меня никогда не было никого, кроме Нафана?
Короткая пауза.Иешуа вновь медленно опускается на камень.
Можешь думать все что хочешь, но это правда! Клянусь святой горой!..
Иешуа (негромко): Если хочешь, я бы мог сказать тебе, как звали твоего первого мужа.
Авива молча смотрит на Иешуа. Короткая пауза.
Его звали Матфаном. Он был из Ен-Ганнима и занимался выделкой шкур. Мне кажется, ты еще не забыла его.
Короткая пауза.
А твоего второго мужа звали Ахим. Он был пьяница и сквернослов, зато знал толк в рыбной ловле и хорошо умел вязать сети.
Короткая пауза. Авива медленно опускается на камень, затем сползает с него и опускается на колени.
А вот твоего третьего мужа все называли Пустобрех, а его имени никто в точности не помнил, кажется, даже ты… Но я могу сказать тебе его. Его звали Симон. Он ничего не умел, зато хорошо играл на тростниковой дудке и поэтому его часто приглашали на свадьбы и праздники.
Пока Иешуа говорит, Авива медленно ползет на коленях к камню, на котором тот сидит и, остановившись, какое-то время потрясенно смотрит на Иешуа снизу вверх. Затем короткая пауза.
Авива: Это ведь ты? Ты?.. Тот, кого обещали послать нам Небеса, и кого ждут и иудеи, и самаритяне?.. (Пытаясь обнять и поцеловать ноги Иешуа). Ну, конечно, это ты… потому что один только Машиах может видеть на расстоянии и знать, все что было прежде…
Иешуа: Перестань, мне щекотно. (Негромко смеется, пытаясь освободиться из рук Авивы). Да, что с тобой!.. Пусти.
Авива: Ведь это ты? Да?
Иешуа: Ну, конечно, это я. Кто же еще?.. Пусти, мне щекотно. (Вырвавшись из рук Авивы, забирается выше).
Авива (с сомнением): Или, может, ты решил просто пошутить надо мной?.. Скажи мне, а то у меня сейчас разорвется сердце…(Вновь пытаясь дотронуться до ног Иешуа). Это ты?
Иешуа: Заклинаю тебя святым городом, только не щекочи меня! Я не выношу щекотки!
Авива: Хорошо, я не буду… Но если ты хочешь, чтобы я тебе поверила, скажи мне, как звали моего отца… Нет, скажи мне лучше, как меня называл мой первый муж, потому что это знали только я и он и больше никто… (Напряженно). Ты ведь знаешь это, правда?
Иешуа молчит. Долгая пауза, в продолжение которой Авива, не отрываясь, смотрит на него.
Иешуа (негромко): Он называл тебя «финиковой косточкой».
Авива (кричит): Да! Да! Да!.. Он называл меня финиковой косточкой!.. И об этом знали только я и он! (Склоняясь перед сидящим Иешуа и вновь поднимая голову, вполголоса). Значит, это все-таки ты?.. Ты?..
Иешуа молчит, опустив голову.
(Хрипло) Значит, ты все-таки пришел?.. Чтобы исполнить все, что обещала нам Тора?.. Мы ведь тоже, хвала Всевышнему, ждали спасителя мира и молились, чтобы он не оставил нас своей милостью, хоть иудеи и говорили нам, что он придет только к сынам дома Израилева… (Обнимая ноги Иешуа). Но ты пришел и к нам тоже…
Иешуа (пытаясь освободиться, резко): Пусти.
Авива: Скажи, что больше не оставишь нас и оградишь своими крыльями несчастную Самарию, которая никогда не знала ни счастья, ни покоя… Что будешь нашим щитом, и копьем, и мечем…
Иешуа (соскочив с камня). Хочешь, чтобы я сказал тебе то, что ты прекрасно знаешь и без меня?.. Что я пришел для того, чтобы поскорее набить ваши животы и удвоить ваши стада и виноградники? Или что Всемогущий сотворил меня для этого прежде всех времен? Или что я тут, чтобы обрушить на голову Рима серу и огонь?.. Сколько же раз, интересно, ты уже слышала все это, женщина?.. Сто? Пятьсот? Тысячу?
Авива (зачарованно): Так чего же ты тогда ждешь, господин?.. Веди нас! (Быстро поднимаясь с колен). Мы все пойдем за тобой. И женщины, и дети, и старики…Ты ведь не думаешь, что только одни мужчины способны брать в руки оружие и сражаться с врагом?.. Или ты не знаешь, что одна самаритянка, если ей дать оружие, стоит двух римских пехотинцев?.. Слышал, как двенадцать лет назад тут погиб римский отряд, который заблудился в тумане и попал в Нижнее ущелье? Его закидали камнями местные жители. Там были только женщины и дети. Они скатывали на них такие камни, которые не смогли бы сдвинуть даже мужчины. Должно быть, сам Святой помогал им. (Сорвавшись с места, бежит, оставив кувшин с водой, но сразу возвращается назад). Я приведу сюда людей. Хорошо?.. (Убегает и вновь возвращается). Нет, лучше пойдем вместе. Увидишь, как тебя встретят в городе. (
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Две девушки-провинциалки «слегка за тридцать» пытаются покорить Москву. Вера мечтает стать актрисой, а Катя — писательницей. Но столица открывается для подруг совсем не радужной. Нехватка денег, неудачные романы, сложности с работой. Но кто знает, может быть, все испытания даются нам неспроста? В этой книге вы не найдете счастливых розовых историй, построенных по приторным шаблонам. Роман очень автобиографичен и буквально списан автором у жизни. Книга понравится тем, кто любит детальность, ценит прозу жизни, как она есть, без прикрас, и задумывается над тем, чем он хочет заниматься на самом деле. Содержит нецензурную брань.
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!