Лили и море - [45]

Дэйв просит у меня точильный камень.

— Ведро скоро наполнится, — отвечаю ему я.

Он горланит:

— Ты должна сделать то, о чем я тебя прошу!

Я смотрю на него с изумлением, страхом, непониманием. «Я тебя ненавижу, — думаю я, — ой как я тебя ненавижу!» Я очень огорчена, из-за того что он меня обманул. Он, Дэйв, мужчина, как и другие мужчины, человек, который распоряжается и хочет моментального повиновения, мужчина, один из тех, кто украл у меня койку и позволил мне спать на полу между их ног, когда у них вахта, один из тех, кто не обучил меня правильно чистить белых палтусов, кто только и может что кричать, и тогда я начинаю дрожать, в этом случае у них находятся слова утешения, и теперь я их уже слепо люблю. Мужчины, которые мне, возможно, не оплатят даже и половины моей доли. Я приношу ему камень и стою перед ним, опустив глаза.

— Спасибо, Лили, — говорит он таким тоном, как если бы он меня простил за что-то.

— Лили! Рыба попала в устройство! Ну что за блин, черт, мать твою за ногу! — орет шкипер.

Я убиваю красного морского окуня. Я толкаю рыбины влево от себя, они сползают в трюм. Сердце палтуса пульсирует на столе под неоном. Интересно, когда я бросаю его вместе с потрохами и кровью, долго оно еще бьется? Возможно, я должна была бы передать его морю… Напряжение быстро сокрушило меня. Джуд занимает место Джои и возвращается ко мне.

Я вижу линию снастей в узле. Я хватаю полную корзину, обмениваю ее на пустую, развязываю снасти. Там пойманная рыба, быстро бросаю ее в ведро. Джон хватает меня за руки.

— Это слишком тяжело для тебя!

Я смотрю на него с удивлением и опаской. Я мотаю головой из стороны в сторону.

Наступает день. Сейчас уже больше девяти часов. Ровно в полдень нам надо снова поднять последний радиомаяк. Мы возвращаем последний сет в адском ритме, рыбы беспорядочно брошены на палубу. Палуба напоминает сейчас кровавую стройку. Мужчины продолжают потрошить в середине снастей раздробленных морских звезд, глупых рыб с выпученными глазами, с тяжелым запахом внутренностей. Я пробую взгромоздить одного из этих гигантов на стол. Он слишком большой и тяжелый. Он ожесточенно отбивается, и я подскальзываюсь и падаю вместе с ним, но не отпускаю. Боль в ребре заставляет меня буквально плакать от гнева. Вместе с рыбиной мы купаемся в требухе. Моя первая рукопашная схватка с белым палтусом, объятия в крови и пене. Изловчившись, я изо всех сил хватаю его и сжимаю. Он слабеет. Мужчины уже пустили ему кровь, скоро он умрет. Он уже едва дрожит. Рука попала внутрь его жабр, которые он вновь закрывает. Моя рука поранена через перчатку. Теперь я умею укладывать его на столе. Он больше не шевелится. Он очень гладкий, такую красивую рыбу я не видела никогда. Я беру нож, погружаю его в жабры, я повторяю жест наших мужчин.

Я распотрошила своего первого белого палтуса и стала мыть внутреннюю часть белого брюха. Его сердце выскользнуло на стол, оно еще бьется. Я колеблюсь. Это сердце, которое не решается умирать, я его глотаю. В моем теплом нутре одинокое сердце палтуса.

Йан меня толкает:

— Вытолкни оттуда и пододвинь ко мне белых палтусов!

Джуд поднимает глаза и бросает на меня ледяной взгляд. Слезы на моих глазах. Я сморкаюсь в пальцы. Джои и убийца не далеко. Я встречаюсь с ним взглядом и цепляюсь за этот взгляд, он улыбается:

— Скоро конец авралу, Лили, мужайся.

Заканчиваем помещать в трюм последних рыб. Джуд и я потрошим последнюю треску. Я толкаю щеткой отходы до шпигатов. Шкипер ловит шланг, он неистово поливает палубу. Я на дороге. Не видя меня, он окатывает меня водой. У него уставшее лицо.

— Возможно, восемнадцать тысяч…

— Намного больше! Двадцать пять тысяч, по крайней мере.

— Держу пари, что все двадцать тысяч.

Мы едим омлет и красную фасоль, которую нам приготовил Саймон, в то время как сам он чистит палубу. Я не умывала лицо. Шкипер распределяет вахты. Я заканчиваю пить свой кофе. Я не смотрю ни на кого. Я встаю и присоединяюсь к ним в рубке. Я забираю свои сапоги, кладу их около форточки с теплым воздухом. Моя койка. Я ложусь спиной к остальной части судна, свернувшись клубочком. Я убийца, как и все остальные, я разорвала моего первого палтуса. Я даже съела его еще живое сердце. Я это сделала прямо сейчас. От соли печет лицо, кровь затвердевает в моих волосах, веки склеились, щеки полыхают огнем, а в углу рта капелька засохшей крови. Я засыпаю.

Саймон проснулся. Девять часов вечера. Мне не спалось. Большой белый палтус в моем мозгу. Сон был прерывистым. Он потряс меня и долго не отпускал. Я должна была несколько долгих секунд вспоминать собственное имя, где я и для чего я здесь. Я встаю. Боль в боку напоминает мне о моем ребре, мои руки замерзшие, огромные, тело ломит, как будто меня кто-то избил. Пересекаю кают-компанию, я ставлю подогреть кофе и хватаю шоколадку в ящике. Я бросаю взгляд на палубу через стеклянную дверь. Крючковые снасти надежно закреплены. Вода скользит слева направо по палубе, отступая от шпигатов и заканчивая омывать палубу цвета ночи. Подъемник, лавируя, надлежащим образом закрепленный, никогда не перестает скрипеть при каждом толчке, он как бы урывками сердится, когда судно кренится при малейшей волне. Проходили ли в эти двадцать четыре часа в этом месте, через это дно, другие суда? Вечернее солнце прорывается сквозь облака, словно лезвие ножа, ослепляя меня. Я поцарапала щеку. Уголки губ болят, я чувствую сильное жжение. Еще раньше Дэйв сказал: