Лилея - [3]

Сколь щасливы были б все минувшие годы, когда б не было столько горя.

Появление Платона развеяло Филиппа в его сердечной тоске, но судьба уж уготовила новые испытания. Сколь странным было их начало!

Платону не было и трех месяцев, как Нелли засобиралась в Сабурово. Заране было уговорено, что приедет она гостить на Апостола Андрея.

Однако, когда сундуки уж заняли позицию посередь гардеробной, пришло письмецо от Елизаветы Федоровны. Принес его родительский лакей Карпушка, долголягий малый годов пятнадцати, все мечтавший в солдаты. Лакей из него впрямь курам на смех, в который раз подумала Елена, принимая письмо с поданного горничною девушкой подносика. Вот сейчас, к примеру, ускакал не дождавшись, будет ли ответ.

В следующее мгновенье мысли о Карпушке позабылись. Письмо, что держала Нелли в руках, благоухало ароматическим уксусом.

Но что из того, что маменька отстала вдруг от своего обыкновения пренебрегать духами? Разве немного фиалковой пудры на волоса — вот все, что могла позволить себе Елизавета Федоровна, ревностная приверженица естественных идей. Душить же письма она почитала дурным вкусом.

Елена торопливо сломала печатку. Письмо оказалось писано не пером, но грифелем. Развернутое, оно благоухало еще сильнее.

«Папенька твой посередь ноября затеял перестраиваться, — писала Елизавета Федоровна. — Хочет левую угольную разделить на две горницы, да двери в столовую расширить, да еще всякое. Так что, ангел мой, не в обиду, а не зову. По всему дому опилки да бадейки с известкою, а сору хоть соседям в долг давай. Уж и Романа к попадье отправила, а с твоими слабыми легкими мигом закашляешь».

Беда невелика, можно и к Рождеству приехать. Но отчего письмо надушено?

Пустяк этот впился занозою, тревожа Нелли. Ах, не отпросись Параша по каким-то загадочным своим надобностям на всю седмицу! Стало б легче, коли обсудить сие с детской подругою. Филипп не поймет, он все ж француз. Эка важность, пожмет он плечами. Женщины — создания переменчивые. Отчего бы красавице теще да не полюбить благовония? Да и к чему беспокоить Филиппа, когда только начал он приходить в себя. Кабы могла она объяснить толком, что не нравится ей в надушенном письме! А так — гиль.

Нелли держалась три дни. На четвертый не выдержала. Горничная Дашенька ушла в деревню, и Нелли, обуянная нетерпением, сама натянула амазонку. Казалось невозможным ждать девушку, невозможным оставлять записку Филиппу. Выведя из стойла мужнина жеребца Ворона, самого скорого на галопе, Нелли вскочила в седло.

Дороги до Сабурова она не заметила. Должно быть, скакала обычною дорогою, а может и нашла путь покороче.

Дворовые разбежались при ее появлении, как куры из-под ног. Несомненный испуг обуял их — в виде кого, господской дочери, что выросла на их глазах! Нелли стрелою влетела в дом.

Никаких следов строительства, о коем писала маменька, не было в нем.

Ни расширенных створок, ни известки, ни теса. Нелли бежала, распахивая двери. Родительская спальня зияла ременною основой рамы, с которой отчего-то снята была постеля. Промозглый ветер задувал внутрь, хлопая широко распахнутыми фортками. Ладонь прикоснулась к холодным изразцам печи.

«Барыня приказала, барыня, — лепетал кто-то, кого она, кажется, трясла за ворот, непонятно даже кто, женщина или мужчина. — Барыня не велела…»

Словно через мгновение Нелли стояла уже за церковью, перед двумя свежими холмиками. Первый снег едва припорошил комья сухой земли.

С инфлюэнцей слегли также две домашние девушки и кухонный мальчишка, но тех удалось выходить. Теперь Елена вспоминала, что бумага благоухающего письма как-то странно коробилась. Оттого и писано было грифелем, чтоб буквы не поплыли, когда Елизавета Федоровна вылила на свое посланье добрых полфлакона уксуса.

Маменька боялась заразы. Оттого и Карпушке велено было мчаться назад, не дожидаясь ответа.

Нелли засмеялась — но как же затейливая ложь? Никогда маменька не была на оную горазда. Даже безобидный светский обман приводил ее в замешательство. Между тем, единственная, похоже, правда в письме, сводилась к тому, что маленькой Роман отослан под крылышко попадьи, верно едва в доме стали явны первые зловещие признаки хвори. Как же она сумела все сие измыслить? Подумать только, угловую на две горницы, да сор, да опилки. Как тут можно не поверить?

Ноги сделались ровно тряпичные. Нелли сперва опустилась на колени, а затем упала в снег между двумя могилами.

Иногда из темноты появлялось лицо Параши, а следом к губам приникала чашка с горячим питьем. От питья делалось покойней, и переставало казаться, что отовсюду струится тревожный запах ароматического уксуса. Откуда-то Нелли знала, что Филипп все время рядом — днем и ночью, хотя ночь и день для нее смешались.

«Они вить не благословили меня, Филипп, не благословили перед смертью!» — Была ночь, но Нелли не лежала в постели: Филипп носил ее по комнате на руках, словно она была ребенком, а он — укачивающей дитя нянькою.

«Десятки благословений посылали они тебе на смертном одре, но будь ты рядом, телесные страдания родителей твоих умножила бы сердечная тревога».

«Роман? Где Роман?» — теперь были солнечные лучи в белом шелке портьер, и Параша спала в креслах, уронив на руку голову.