Лилея - [24]

— Хорошо, получишь тридцать. Мать твоя говорила, будто вы с братом знаете ход в сей запертый сад.

— А на что тебе? — Мальчишка отпрыгнул на шаг. — Коли тож за каштанами, так себе дороже без твоих денег.

— Мне нужно в дом, я не зарюсь на твою добычу, успокойся.

— А почем мне знать? Дай сто, тогда поверю!

— Проведешь нас в сад, получишь пятьдесят.

— Ну ладно, ступайте за мной!

Пробежав шагов тридцать, мальчишка остановился, с подозрительностью озираясь по сторонам. Улица оставалась пуста.

— Вроде как такая ж ограда, как везде, да? — Мальчишка взялся за железный чугунный прут, подозрительно легко покинувший свое гнездо в камне. Подчиняясь маленьким грязным кулакам, три прута, скрежеща, скользнули через удерживающие их кольца кверху, объединенные малым щитком. Образовался лаз, в который мальчик уже скользнул.

— Тут в сентябре начали было ломать ограду на пики, — хвастливо пояснил он. — Расшатать расшатали, а доламывать не стали. В соседнем доме как раз оружие нашли, так все туда кинулись.

Подобрав юбки, Елена пригнулась и ступила внутрь. Потревоженная сорная трава побежала волнами. Как буйно разрослись розы, никто не подрезает ветвей. Седые одуванчики пробиваются меж камней мощеной к дому дорожки.

— Эй, деньги-то!

— Возьми. Постой-ка! Ты что, сам видал, как ломали ограду? Иначе откуда б тебе знать, что прутья расшатаны!

— А то не видал! — Мальчишка нагнулся за лопнувшим зеленым ежиком каштана. — Я ж местный, такого в дистрикте сроду не случалось, что б без меня обошлось.

— А как здешнего хозяина арестовывали? Видал?

Дом, теперь видный во всем своем уютном необычьи, наполовину барочный, наполовину просто старый, верно не раз перестроенный, приближался к ней со скоростью ее шагов.

— Да что арестовывали, я близко стоял, когда он в мешок чихнул! — Мальчишка не забывал на ходу умножать свою ношу. — Уж я знаю, как к гильотине подобраться на десять шагов! Иногда занятно бывает, страсть. Но в тот раз зря бежал со всеми. Старик помер глядеть не на что. Молчком поднялся, только перекрестился покуда рук не связали. Никто его не провожал, да и некому было. Один он жил, почти все слуги разбежались со страху. Во всем дому один старый слуга оставался, ходить за ним. Да вот смех, вышло наоборот! Как арестовывать пришли, слуга неделю в горячке лежал в своей каморке. Приходилось барину за рабом ухаживать. Сюда, на это крыльцо, вышел в эдаком атласном халате на беличьем меху да в туфлях. «Не шумите, — говорит, — мой слуга тяжело болен».

— Как звали слугу? Что с ним потом сталось? — быстро спросила Елена.

Старый добрый дом уже нависал над ними двумя с половиною своими этажами. Стекла окон были грязны, некоторые — разбиты.

— Эмиль, а может и не Эмиль. Может и Батист. Он небось все одно помер, в горячке без воды лежать — последнее дело. А сам подняться не мог, патриоты наши хотели его заодно отволочь, да первое заразы побоялись, второе решили и так в два дни загнется! Эй, гражданка, а чего в доме-то забыла? Там живого места не осталось, все вывезено да ободрано!

— Так он же заперт, — Елена держалась уже за потемневшую бронзовую ручку.

— Заперт, да не для всех! — Мальчишка скорчил рожу. — По нашей улице право на вывоз из домов казненных мебели да книг выкупил товарищ Тюваш, повар самого гражданина Дантона.

— Зачем повару книги? — Елена уже не в силах была владеть собою. Еще немного, и она себя выдаст. Глупый вопрос задан был единственно лишь бы что сказать, а не завыть волком.

— Как то есть зачем? Он всю зиму ими потихонечку на топливо торговал. И уж свои руки погрел неплохо, так сам шутил.

Махнув мальчишке рукою, чтобы отстал, Нелли устремилась в затхлый но благодетельный полумрак дома. Филипп, какое щастье, что ты тебе сего никогда не узнать! Батюшка, Ваша благородная голова упала в корзину, а драгоценные тени витавших в ней мыслей — тысячи страниц — горели зимою в жалких очагах, и плебс варил на сем огне свой луковый суп!

ГЛАВА IX

Вбежавшая следом Параша застала Нелли уткнувшейся лицом в стену темной передней. Рука ее гладила сырую штукатурку, кое-где сохранившую лоскуты некогда обтягивавшей стены кордовской кожи: казалось, она утешала дом, словно больное живое существо.

— Ты чего это скисла, как вчерашние сливки? — Параша с силою обняла подругу за плечи. — Дома горевать будем, слышишь? Опасность по дому бродит, половичками скрипит.

— Да какая тут опасность? — Нелли прошла в покосившийся высокий проем, ощетинившийся петлями от сбитых дверей. Кто только сказал, что вещи не живут и не умирают? Мертвые клавикорды у высокого окна стояли под слоем пыли, как в саване. Грязные стекла над ними, там, где не были разбиты, казались незрячими глазами. Не болен, мертв сей дом, отлетевшей его душой был убиенный хозяин. Можно настелить новые паркеты, можно обтянуть стены сверкающими драпировками, обновить роспись потолков, начистить бронзу, можно разжечь в каминах веселый огонь. Но звенящая тоскливая пустота останется звучать в комнатах и залах, по которым прошли сперва убийцы, а за ними грабители.

— Какая тут опасность? — повторила Елена. — Покойно, как на кладбище.

— Какая не знаю, а половички скрипят, — Параша словно вправду к чему-то прислушивалась. — Шли бы мы восвояси, а, касаточка моя? Нету здесь свекра-батюшки, да и искать нечего.